Бывает так, что посетив выставку художника, мысленно надолго остаешься с произведениями и темами полотен. В памяти всплывают один за другим герои картин, манера исполнения мастера, создавшего их. Пытаешься найти ответ на вопросы, которые возникли в процессе знакомства с экспозицией. В диалоге, а скорее - в монологе с художником, профессором МГХАИ им. В.И. Сурикова Сергеем Александровичем Гавриляченко я нашла больше, чем предполагала.  А именно - открыла огромный мир художника, преподавателя, человека, гражданская позиция которого по отношению к русской реалистической школе живописи, к теме судеб многострадального русского казачества заставит глубоко задуматься и читателей журнала.

Наша встреча с Сергеем Александровичем началась с традиционного вопроса: принесла ли открывшаяся  в октябре этого года персональная выставка в московской галерее «Арт Прима» на Чистых прудах удовлетворение художнику?

- Трудно решиться показать себя персонально. Это сродни прыжку в омут. Неизвестно - выплывешь или утонешь. Мой учитель, Вячеслав Николаевич Забелин, говорил: «Старик, обрати внимание, в XIX веке мало кто устраивал персональные выставки. Все ждали общих, «соборных». Мне это понятно. Как зритель, люблю смотреть чужие персональные показы, сам же, как художник, надеюсь на участие в «больших» московских, всероссийских, объединяющих наше профессиональное сообщество.

Моя выставка - лишь частица красивой идеи - своеобразной экспозиционной композиции, названной ее создателями «Романтики реализма». Сначала Союз художников России, галерея «Арт Прима» и Вологодская картинная галерея собрали в Москве русскую пейзажную живопись за последние полтораста лет. Выставка «Образ Родины» доказала непрерывность русской «почвенной» традиции. Затем, уже самостоятельно, «Арт Прима» пригласила участвовать в совместной выставке четырнадцать художников, разных в своей творческой внешности, но внутренне сродненных, разделяющих мысль Алексея Кондратьевича Саврасова о «романтическом реализме» как зримом воплощении живого чувства и переживания. Имена Н. Федосова, В. Забелина, В. Щербакова, В. Телина, М. Абакумова, Н. Зайцева, Г. Пасько, В. Страхова, И. Орлова, В. Полотнова, А. Цыплакова хорошо известны каждому любящему и даже просто интересующемуся современной реалистической традицией.

В продолжение идеи «Арт Прима» задумала монографический цикл камерных выставок мастеров современного классического искусства. Не случайно произношу «классического». В путанице споров о «современном» искусстве позволительно опереться на аналогию с классической музыкой. «Классическому» в любом искусстве присущи родовые черты - почтение к традиции, к строгой школе, к нормативному профессионализму, к многотрудности, стремление к обретению «высоких смыслов»... , брезгливое презрение к мишурности, к внешней успешности, к торговой завлекательности...

Большинство объединившихся «романтиков» по происхождению «суриковцы». Для них важно благородное родословие, ведущееся от Московского училища живописи, ваяния и зодчества, от Союза русских художников, питающее современность «московской школы живописи». Вот мой ответ об удовлетворении. Рад, что меня принял, не отторг круг почитаемых мною художников, круг, позволяющий быть участником общего дела, даже при проведении вроде бы сугубо личной выставки.

Меня удивила теплая обстановка в галерее. Како свежий импульс исходил от произведений. А ведь полотна порой долго ждут своего часа на стенах в мастерской художника.

Так случилось, что я мог видеть свои работы почти во всех известных московских выставочных залах. Каждая новая экспозиция неузнаваемо меняет, а иной раз «уничтожает» тобой же написанные холсты. Интерьер галереи «Арт Прима» оказался органичным для моих небольших работ. Лишний раз убеждаешься, что в XIX веке картины писались для жилых - дворянских, купеческих, дворцовых пространств, а не для нейтральных, постоянно трансформирующихся выставочных залов. Одним словом, мне повезло увидеть и не узнать свои работы в естественной для них среде с хорошим светом.

Искусство классической экспозиции - редкое, вымирающее. В его основе - умение сроднить одно произведение с другим, выстроить связный композиционный ряд. Когда мне нужно отобрать свои работы для показа на выставкомах или собрать картины в экспозицию, всегда прошу В.Н. Телина, А.Н. Суховецкого, В.П. Полотнова, Ю.А. Грищенко найти время и сделать это за меня. Им дано чувствовать другого художника как часть общего созвучия, выявлять часто недопонятые автором композиционные связи. Я же, как автор, стараюсь не мешать, держусь в стороне, каждый раз удивляясь новому прочтению собственных работ. Последнюю экспозицию, «собранную» А.В. Цыплаковым, увидел лишь на открытии и с благодарностью удивился, в очередной раз не узнав себя.

Вы нашли свою тему. Она пронизана казачьим духом. И на выставке она прозвучала главным фоном, сутью. Казачью песню вы впитали в детстве с воздухом и ветром степей. И все-таки как она стала главной, неизменной? Как вы остаетесь ей верным?

Все не так. Детство и юность прошли в промышленном шахтерском городе. Пока учился в Ростовском-на-Дону педагогическом институте, больше предавался доморощенным, «авангардным» мечтаниям, почти ничего не знал и уж точно не думал ни о казачестве, ни о родной истории. Спасли меня Москва, «суриковский» институт, Третьяковская галерея, учителя. Лишь в 25 лет,работая над дипломом, впервые услышал от своего друга поразившую, как потом оказалось, популярную песню «Ой, на гори тай жнецы жнуть». Сразу увидел композиционный узел будущей дипломной работы, ощутил ее образный строй и смысл. Дипломный цикл росписей «Исторические казачьи песни» для библиотеки родного города Шахты, в которой когда-то была первая моя школа, с просторным сводчатым коридором, писал, не слыша их подлинного звучания, опираясь на тексты трехтомного академического издания. Лишь после института случайная встреча с ансамблем «Казачий кругъ», ревниво хранящим традицию, приобщила к песне, ставшей неотъемлемо главной в моей жизни-работе. Большинство поздних картин прямо или ассоциативно связаны с казачьими песнями. Долго был уверен, что источником для первой из двух десятков «стремянных» послужила песня на стихи Туроверова «Конь боевой с походным вьюком». И лишь недавно вспомнил, как, оказавшись в 1980 году на студенческой практике в Керчи, завороженно зарисовывал собранные в лапидарии рельефы босфорских надгробий с их повторяющимся сюжетом - прощание всадника, уходящего в вечность, с родными людьми. Через десятилетия полузабытое проросло в «казачьи» композиции, став их основой.

Авангардное сознание прошлого века принижает значение сюжета, содержания в искусстве, отбрасывая их в XIX столетие. Спасаясь от сомнения, обращаешься к Пушкину, Лескову, Достоевскому, Шолохову, всматриваешься в картины Венецианова, Саврасова, Сурикова, слушаешь великую музыку Мусоргского, Свиридова, перечитываешь их высказывания и убеждаешься, что для русского художника первозначны и одновременны поиски смысла и нахождение сложной формы для его воплощения. Обретение на многие годы темы и любимых формальных идей - для художника счастье. Считать себя близким казачеству не решусь. Слишком трудно соответствовать. Пытаюсь понять культуру, судьбу, горечь и славу казачьей жизни, обращаясь к рубежной истории XIX-XX веков, к слому устроенного мира, к «античной драме» непосильных потрясений. Перечитывая мемуары, документы, всматриваясь в фотографии забытых предков, пытаешься понять и не решаешься пережить участь неоплаканного поколения, доблестно ушедшего на Первую мировую войну, ушедшего в расход и распыл Великой смуты. Если бы не было величайшего романа М.А. Шолохова, искусство не помнило бы об «античной» русской трагедии. Шолоховский эпос продолжил пушкинское переживание русских бунтов - «бессмысленных и беспощадных», почувствовав в их неизбывности основной нерв русской жизни. Избавляясь от беспамятства, пытаешься и сам, хоть в малости, посильно, через живопись пережить родовое прошлое.

Нина Гром.