Рождение художника – некая тайна. Что пробуждает душу к тонкому чувствованию красоты и гармонии, кто учит неловкую детскую руку внятности формообразования, как возникает желание растворения в образах? Все – тайна. У каждого художника своя композиция слияния рождения, воспитания, постижения окружающего мира, влияние школы, друзей и недругов, учителей, книг и музеев…

Владимир Вячеславович Щербаков родился в 1935 году в Москве, в Лефортове. Каждый исторический уголок Москвы столь своеобычен, что, вероятно, многое предопределяет в судьбе художника. И кажется, что именно энергичность, сильность, драматизм зрелого творчества Владимира Щербакова предопределен образом места, впервые увиденного глазами из младенческой коляски.

Лишь позднее Владимир Вячеславович узнает историю своего рода, в котором были и старообрядческий епископ, и московские крепкие купцы. Но родился он в то время, когда родословие тщательно укрывалось и проявлялось в поведении родителей, их осанке, пристрастиях благородстве, в понимании законов чести и достоинства. Дом детства с обширной библиотекой, с запахами красок, с рулонами и папками бумаг, рассказы отца – профессионального художника-графика – все это подтолкнуло к родительской коробочке с акварелью, к кисточкам, к волшебству возникновения «картинки из белизны бумаги. Первые рисунки ребенка – лошадки, да и на вступительном экзамене в художественную студию семилетний мечтатель вместо постановочного натюрморта создал композицию с конными казаками.

Все военные годы семья оставалась в Москве, отказавшись от эвакуации. Счастье Великой Победы совпало глубоко личным счастьем – поступлением в Московскую среднюю художественную школу, которая была создана перед войной по инициативе И.Э.Грабаря. Он понимал, что трудно и непросто намывается культура. К началу Отечественной войны школа только становилась на ноги и, кажется, при всех великих трудностях следовало отказаться от обременительной затеи. Но вот ведь урок нашему времени. Веря в победу, государство, заботясь о своем будущем, отправило учеников с учителями в Башкирию, в село Знаменское. А каковы плоды? Из этой едино сохраненной семьи, из первого легендарного набора вышли такие имена: В.И. Иванов, А.П. Горский, А.П. Ткачев , Г.М. Коржев!

Школа несколько раз меняла место, пока на многие годы не обрела счастливое соседство – Третьяковскую галерею. Велика Победа, великая сокровищница русского искусства оказались рядом во времени и пространстве. В конце 1940-х – начале 1950-х в школе царил культ колористической живописи и стремление работать в сложных композиционных формах большой картины. Теперь, оглядываясь назад, понимаешь, что именно этот период остается наиболее славным в истории МСХШ.

Владимир Щербаков относится к тем, кто с благодарностью вспоминает всех учителей, но выделяет из них Виктора Иванович Иванова – в то время выпускника художественного института им. В.И. Сурикова, а до этого питомца первого легендарного набора МСХШ. В.И. Иванов воспитал «святое отношение к школе, как к храму», многое показал и истолковал в драгоценных сокровищах Третьяковской галереи. Виктор Иванович выделял Щербакова среди одноклассников и уже позднее, став одним из лидеров «шестидесятников», всегда был внимателен к творческим исканиям ученика, видя в них продолжение собственных убеждений. Сейчас между ними сохраняются отношения мудрого наставничества и внимательного вслушивания. Видимо, так и должна передаваться связь времен и поколений.

Как и большинство талантливых выпускников МСХШ, Щербаков поступил в Московский государственный художественный институт имени В.И.Сурикова, на его «главных» факультет – живописи. Студенты Суриковского института послевоенных лет по-разному вспоминают его историю. Еще живы те, кому памятны «изгнание импрессионизма», потеря крымской дачи в Козах – месте проведения знаменитых летних пленэров, уход художников-сподвижников И.Э.Грабаря и С.В.Герасимова. В пылу борьбы за свою правду они ненавидели ректора Ф.А. Модорова, считавшего необходимым воспитание художников в «гуще социалистического строительства» и введшего в практику поездки студентов на стройки, в колхозы и на заводы. Но прошло время, ушел Ф.А. Модоров с близкими ему по духу преподавателями. По прошествии времени стал ясно: как бы горячи ни были споры и волнения в среде студентов, как бы ни формировались представления о должном, социальном, положительном облике художник, главным в институте оставался культ живописи.

Студент Щербаков с удовольствием ездил в Сибирь, на Братскую ГЭС, в Узбекистан, с жадностью впитывал новые впечатления, закреплявшиеся в живом этюдном материале. Второй школой для поколения Щербакова были борения кипевшей вокруг них художественной жизни. Пожалуй, рубеж 1950 – 1960 годов был определяющим в осознании роли и места художника в современности. Запала этих лет хватило на несколько десятилетий. Прошли выставки «полузапретных» мастеров 1920-х, взбурлил ситуацию Московский фестиваль молодежи и студентов, кому-то вскружили голову приоткрывшиеся на американской выставке «горизонты мирового искусства». Мощно выступили лидеры «сурового» стиля: Г.М. Коржев, В.И. Иванов, В.Е. Попков, П.П. Оссовский , Д.Д. Жилинский, Н.И. Андронов, П.Ф. Никонов… Свою землю, свои питающие душу места обрели В.М. Сидоров, В.Ф. Стожаров , Е.И. Зверьков , определившие лицо Союза художников России.

Владимир Щербаков внешне легко одолел пустоту, часто разверзающуюся после окончания института. Для студента все ясно и наполнено высокими смыслами. Но для «одинокого художника» только от страсти и воли зависит, сможет ли он создать что-либо значимое. Перед вчерашними студентами, как перед некрасовским Гришей Добросклоновым, открывались два пути. «Одна просторная, дорога торная» -  дорога плавных конъюнктурных извивов и манящих благами далей, дорога самодовольных «любящих себя в искусстве». Вторая, каждый раз заново прокладываемая тропа к «святому ремеслу», сосредоточенному служению идее красоты. Второй путь труднее – слишком велики соблазны славы, давление идеологии. Но он прямее. Потому важно, раньше или позже, выбраться на верный путь. Молодая кипучая сила выделила Щербакова из среды сверстников. Он участвовал в самых значительных выставках. Ему удалось поклониться сокровищам музеев Франции, Италии. Но за внешне благополучной жизненной фабулой скрывалось неустанное выковывание жизненного стержня.

Как вспоминает сам Владимир Вячеславович, лишь по прошествии времени стала очевидной особая роль выставки 1966 года. «Памятники древнерусской архитектуры в произведениях советских художников». «Русскому» направлению в жизни и искусстве было труднее, чем каким-либо иным. За него не платили «зеленые деньги», не защищали «свободные голоса», оно само, как внешне несильный росток, ломало асфальт идеологии, и его появление было негромкой подлинной победой. Выставка собрала круг единомышленников – Н.П. Федосова , В.Н. Забелина , В.Н. Телина , В.В. Щербакова . Из нее позднее вылилась серия республиканских выставок «Памятники Отечества», возникло желание не просто участвовать в благих делах от случая к случаю, а убеждение в необходимости формировать общественное сознание. Уже первые выставки показали, что уровень живописи не дискредитировал «русскую идею».

Любя, ценя, изучая творчество великих предшественников, что видно по ранним работам, Щербаков и его друзья постепенно обрели самодостаточно полновесный индивидуальный язык. Объединяет же их верность основам русского мировосприятия и мировоплощения. Русский, «московский» художник внимательно, восхищенно всматривается в окружающий мир и в его многообразии черпает переживания, сюжетные и формальные вдохновения. При этом «москвичей» отличает привязанность к «простым», внешне неприхотливым мотивам. Их не столько волнует «пейзажный сюжет», сколько таинства света-цвета, преображающего природу. Опять же не случайна любовь к наследию Н.П. Крымова. Ему, одному из немногих, удалось сочетать ясную теорию построения формы с творчеством.

В период становления Владимир Вячеславович много работал в различных жанрах. Во время поездки на Ставрополье ему неожиданно открылась особость южнорусской природы с ее «выбеленным» дневным колоритом, драматизмом вечерних освещений, с заволакивающей тьмой стремительно налетающих гроз, с удушающим маревом пыльных бурь. Удивительно, что зачастую художники, живущие на своей земле, мечтающие о создании «южной школы живописи», смотрят не «под ноги», а в фантазиях переносятся в Париж, Болгарию, Армению. И, видимо, нужен был глаз воспитанника «московской школы», чтобы увидеть и воплотить особости степного, предгорного пейзажа, рассмотреть не праздно отдыхающих курортников, а тех, кто постоянно обихаживает, устраивает эту плодородную, но засушливую, пустынную без ухода землю. Чабаны, землеробы, степи, отары овец – в значительной степени открытие Щербакова – породили целое направление в творчестве ряда замечательных художников на Ставрополье и на Дону, до этого не желавших полюбить красоту родной пыли под ногами.

Этапом в творчестве Щербакова стал триптих «Но поле Куликовом» (1978 - 1980). 1980 год – особый рубеж в истории русского искусства, наверное, и в жизни страны. В преддверии 600-летия Куликовской битвы всколыхнулось общественное сознание. Вышла книга В. Чивилихина «Память». Сейчас о ней мало кто вспоминает. А тогда разгорелись споры о судьбах России, не столько ученые, сколько публицистические. Не вина художников, что славно начатое дело по пробуждению памяти и сознания сошло на нет.

Триптих – форма не частного, а публицистического высказывания. Триптих на русской почве по своей природе набатен. Для триптиха важна композиция идей, начинающихся с композиции названий. Размышления Щербакова вылились в триаду – «Нашествие» - «Сергей Радонежский» - «Победитель». Сейчас странно, что найденные образы и сюжеты оказались «непроходимыми» на больших выставках. Понятна реакция тех, кому ненавистен «русский дух». Но испугались те руководители Союза художников, кто позднее начали писать схожие сюжеты. Наиболее спокойно был воспринята центральная часть с сюжетом благословения Сергием Радонежским Дмитрия Донского. А вот «Нашествие» и «Победитель» стали предметом неприятия. Колокол – символ России. Набатный колокол – символ трагичной судьбы. По всей России стояли пустые, полуразрушенные, безгласые колокольни. Щербаков одним из первых нашел образ разрешения трагической судьбы в возвращении этого народного мощного, пробуждающего, идущего, кажется, из глубины земли, рвущего ее недра набатного звука.

«Победитель» родился из автобиографичной работы «Доброе утро» (1976), из закатного вечера, из ощущения благородной усталости после долгого рабочего дня. На обеих картинах русский мужик – пахарь и воин. Владимир Вячеславович вспоминает: «Потом меня обвиняли, что одинокий воин не есть символ победы, забывая, что на поле Куликовском погибли девять из десяти русских воинов, но победу добыли. Мне хотелось в образе воина-крестьянина передать и гордость победителя, и скорбь по погибшим, и просто крестьянина, мечтающего вернуться к мирным делам». Триптих «На поле Куликовом» подвел черту в творчестве Щербакова. Художник на время отошел от развернутых сюжетных композиций. Но прежде чем войти в собрание Тульского художественного музея и обрести музейную каноничность, триптих выполнил еще одну важную задачу. В 1982 году в залах МСХ на Кузнецком мосту прошла выставка, показавшая сильное и цельное направление в современном русском искусстве, идущее от земли и родовой памяти. На плакате над именами художников стояло – «Родная земля». Выставка вызвала большой интерес. Но народ в России чаще безмолвствует. Ему единственно дано в последней крайности ударить в набат. Но, видимо, край еще далеко, и на выставку яро откликнулась «прогрессивная» газетная братия. Как в свое время французские либералы, коим ненавистно все, идущее от земли, называли крестьян «мешками с картофелем», так и близкие им по духу потомки окрестили выставку «курочкой-рябой». Думали обидеть. А повеяло теплом и человечностью. Да и напомнили, что снесла курочка не простое, не бьющееся, «золотое» яичко.
У каждой долго вынашиваемой выставки есть скрытая экспозиционная идея, в которой должны быть и запев, и мощное многоголосия хора. Так вот, роль зачина-оратории и выполнил триптих Щербакова. Выставка не просто осталась в памяти у тех, кто ее видел. Она может служить зримым образом пронзительных строк Анны Ахматовой:

В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем в душе ее своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно – своею.

Теория давно разделила культуру, рождающуюся из архаики сельской жизни, и постоянно меняющуюся цивилизацию городов. Потому современные художники к зрелой поре обычно разделяются на вглядывающихся в вечное, и на постоянно меняющуюся цивилизацию городов. Потому современные художники к зрелой поре обычно разделяются на вглядывающихся в вечное, и на постоянно меняющих обличье, лишь бы не отстать от модной «современности». Пересматривая произведения, убеждаешься, что их сила зависит от чуткости к токам земли. С неизбежностью художник, ощущающий себя русским, стремится к обретению своей земли и небес над нею. Вернее, то ли художник, сродняясь с природой, по наитию творит образный мир, то ли природа отбирает художников для отображения своего неисчерпаемого многообразия. В удачных случаях сливаются природные особости и темперамент художника. Так, набирающая уже у Калязина силу Волга избрала своего художника. Величественны волжские холсты Щербакова. Царственная ширь реки, монументальная скульптурность облаков, закатные лучи, подобные венчающей мир короне, грозно упавшие тени – все напитано силой и энергией, звучит гимном могучей ипостаси русской красоты.