Время не случайно сохранило слова, сказанные Епифанием Премудрым о Феофане Греке – «Живописец среди иконописцев». Русская культура всегда ценила как высшее благо живописное претворение образного совершенства мира. Нисколько не умаляя достоинств многих замечательных мастеров, особо восхищаешься творчеством тех художников, кому дано улавливать и воплощать на холсте бесконечную изменчивость живущих вокруг нас цветовых гармоний. Перед их произведениями останавливаешься как перед тайной, которую трудно понять умом, а можно лишь взволнованно переживать.

Редким даром видеть цвет-свет, связанный с предметной, а не абстрактной красотой был наделен Вячеслав Николаевич Забелин. В его мастерской осталось несколько начатых и по какой-то, только автору ведомой причине, оставленных холстов. Они приоткрывают завесу, подсказывают, как творил мастер. Уже сам начальный рисунок был цветным, первое же прикосновение, первый цветовой аккорд улавливали новую, дотоле никогда не бывшую и никогда не повторившуюся мелодию.

На первый взгляд стиль живописи Забелина следует отнести к импрессионизму. Действительно, Забелин хорошо знал импрессионистов. Воспитывался он как художник в годы, когда еще была памятна борьба с «французскими» влияниями, и одновременно заново открылись полузапретные течения в искусстве конца XIX – начала XX веков. И все же, если и относить Забелина к импрессионизму, то такому своеобычному, к которому приросло слово «русский». Импрессионизм в Европе постепенно превратился в почти рецептурное искусство, в своего рода художественное подтверждение различных спектрально-оптических теорий, утратив, в конце концов, первичность самого понятия – «впечатление». Русская жизнь, часто открыто принимая дары иных культур, своеобычно их перетолковывает. «Русский импрессионизм» тесно связанный, прежде всего, с Москвой, довольно быстро из модной новинки стал органической формой для передачи через цвет тех настроений, без которых не может существовать русская живопись. Собственно, в России импрессионизм и сохранился не как формальный прием, а как искусство «ощущения», «переживания».

Забелин всю свою жизнь писал лишь то, что восхищенно любил. Его творчество опровергает расхожую, неутомимо распространяемую ложь о «советском искусстве» как беспросветном царстве цензуры, тоталитарной идеологии, соглашательства. Забелин из плеяды благородных, не громко, не демонстративно любящих родину художников, твердо во все времена отстаивающих честь русского искусства. Его живопись родилась не из идеологии, она из вечной родовой красоты.  Войдя в искусство в конце 1960-х годов, когда еще сохранялся пафос веры в непрерывный прогресс и порождаемые им благие переустройства, Забелин обратился к той, казалось, обреченной на исчезновение современности, что неизбывно живет в цветности русской природы, в затихшей жизни небольших городов и селений, дремотно хранящих былое величие, в совершенстве узорного храмового убранства.

В 1967 году, сразу после окончания института, Вячеслав Николаевич со своим другом Владимиром Никитичем Телиным отправились в Вологду и, как рассказывал сам Забелин, увидев из окна поезда купола храмов Ростова Великого, решили побродить по городу-музею. Задержавшись, как они думали, на один день, друзья так и не доехали до Вологды, а Забелин остался с Ростовом на всю свою жизнь, открыв душу города, его цветную суть. Думается, что теперь ни одному художнику, удивленному необычностью Ростовского Кремля, праздничностью церковных интерьеров ХУП века, обласканному уютом провинциальных улочек и тополиных аллей, не удастся писать их, не соотносясь с картинами Забелина, спасающими от беглой туристической открыточности и убеждающими в единственной плодотворности неспешного слияния души художника и постепенно открывающегося ей мира. Внешне картины Забелина выглядят виртуозно-импровизационными. Но за каждой из них скрыто длительное, внимательное наблюдение, настройка души, глаза, руки на стремительное, не мучающее холст исполнение.

Каждый художник, впервые попадающий в Ростов, бросается запечатлевать парадность Ростовского кремля. Уж больно он красив и необычен. Но стоит задержаться в городе, начинаешь мучиться – какой же вид лучше? И приходится остаться надолго в погоне за неуловимым совершенством бесконечной изменчивости. «Западное» сознание обычно не выдерживает неоднозначности и конструирует «фасадные» композиции городской среды, выгодно открывающиеся с определенных, расчисленных точек зрения. Попробуйте найти лучший вид русского монастыря? Измучаетесь, не найдете. Для этого нужно уметь любить и ценить прихотливо изменчивую «цветущую сложность». Забелин практически ежегодно писал Кремль, находя все новые и новые ракурсы и состояния. Но это никогда не были живописно-этнографические «церковки», «домики» или же, наоборот, гипертрофированная, философски-символическая «Святая Русь». На его холстах человечно переживается бесконечность пластической связи древних построек с вечной землей, непостоянной погодой, с текучестью человеческой жизни. Любя историю, Забелин отображал не прошлое, а современность, с ее бытом, суетой, реальностью. В этом отличие картин Забелина от несчетного количества написанных в Ростове другими художниками и отмеченных, обычно, стерильной безлюдностью. Вячеслав Николаевич умел виртуозно оживить историческую панораму человеческим присутствием. Он писал предельно точно конкретное время, и по мере нашего удаления в будущее, оставленное им наследие обретает черты исторического свидетельствования. На его полотнах сохранился Ростов времени создания «Золотого кольца» центральных русских городов, во время туристического бума и во время ветшания, замирания жизни. Трудно судить, что большее благо для города – попытка создать прибыльный туристический конвейер или тихое углубление в себя. Художник жил вместе с городом, чутко отражая его невозвратно уходящую  красоту.

В последнее десятилетие Забелин полюбил изображать тополиные аллеи и еще сохранившиеся с начала прошлого века ростовские домики. Видимо, что-то вернулось из детства, из улиц старых московских Хамовников, из окрестностей Новодевичьего монастыря. Привязанность к тополям может показаться странной. Все в Ростове пишут среднерусскую природу, памятники. Тополь – южное дерево, да и появились они в городе лишь в начале прошлого века. На старых дореволюционных фотографиях в историческом центре, в черте крепостных валов нет деревьев. Забелин застал город, утопающий в зелени, восхитился прихотливой игрой света на кронах и цветных тенях, отбрасываемых ими на стены домов. Монументальная цветная орнаментика света и тени восхищает в забелинских холстах. Но тополя быстрее других деревьев стареют, страшно, мгновенно рушатся под порывами частых, неожиданно налетающих ураганов. Кажется, что художник спешил запечатлеть причудливую мощь тополей-великанов и тленную, быстро ветшающую архитектуру, особенно стремительно уходящий, плохо изученный деревянный ростовский «модерн». В одночасье, после смерти Забелина рухнули от старости либо их предупредительно спилили столетние тополя в ростовском парке, обветшала деревянная, оштукатуренная по дранке парковая колоннада, обваливаются, подгнивают, горят покинутые жителями неудобные для современной жизни одряхлевшие дома. Одновременно ушли и художник и любимый им облик города. Грустно от того, что уже никому не удастся увидеть арку из могучих деревьев у входа в парк, написать этот созданный природой «гобелен». Но Ростову более тысячи лет, за которые неоднократно менялось его обличье. Вечно наследуется, пожалуй, лишь небо над городом, да озеро Неро. И теперь оставленные нам холсты становятся историческим, поэтическим преданием, тридцатилетним отрывком из живописной летописи многовекового города.

Забелин дорог русскому искусству как создатель изысканных по цветовому и пластическому строю пейзажей, как художник, возродивший жанр церковного интерьера. Небольшой холст П.И. Петровичева – «Интерьер алтаря церкви Воскресения Ростовского кремля», хранящийся в Ростовком музее, привел Вячеслава Николаевича в такой восторг, что он сам начал писать  церковные интерьеры. Древнерусская традиция завершалась в XVII веке удивительным цвето-орнаментальным всплеском. Последовавшие два века «тональной» живописи, окончательно ушедшая под потемневшую олифу иконопись, заставили забыть о праздничной полноте цветописи.  Интерьеры храмов, как некие упражнения в сложных перспективных построениях, интересные своей документальной достоверностью, часто писались в XIX веке. Но лишь живописцы рубежа XIX-XX веков, прежде всего, мастера «Союза русских художников», вернулись к цветовому изобилию, заново открыв дотоле попираемое совершенство древнерусского искусства. Церковные интерьеры с этого времени следует рассматривать не только как исторические свидетельства, выполненные в красках, но и как образные переживания идеально-цветового, «райского» мира православного храма.

Забелину удалось понять сущность ростовско-ярославских росписей и они стали для него второй природой, которую он, как и первую, внимательно наблюдал в непрерывных изменениях освещения. Им с удовольствием, по нескольку раз были написаны внутренние пространства почти всех ростовских церквей. Его завораживала изменчивая, прихотливая игра световых потоков, накладывающихся на изобильный цветовой орнамент стенописей. Ростовский XVII век оказал на художника глубокое подспудное влияние. Цветовая изобильность ростовских росписей такова, что в ней легко запутаться при дотошном, скрупулезном повторении. Забелин писал храмовое убранство, как и природу, доверяясь живому чувству, избегая излишней детализации, повторяя лишь основу «ковровой» орнаментики.

Будучи знатоком и собирателем произведений древнерусского искусства, превыше всего ценя совершенство древних икон, Забелин никогда не впадал в грех стилизаторства. Ему было дано за внешне различными формами чувствовать сущностное единство, и от того весь его творческий путь был посильным утверждением возможности современного продолжения жизни великих заветов. Так случилось, что на другой день, как не стало Вячеслава Николаевича, вышел первый номер воссозданного журнала «Светильник» с публикацией его размышлений об иконописи. «Искусство по сути своей призвано побуждать в человеке радость, светлые, возвышенные чувства. Как никакое другое произведение отвечает этой сути русская икона. Находясь рядом с ней, всякий православный человек, душа которого хотя бы чуточку открыта для восприятия красоты созданного Богом мира, никогда не останется безучастным, не впадет в тоску или уныние… Икона, также как и фреска, это не только «Евангелие в красках», это еще и «откровение в красках», - то самое откровение, которое доступно бывает лишь создателю иконы или фрески…». Мало кому известно, что вся художническая жизнь Забелина была проникнута поисками верного образа Преподобного Андрея Рублева. Две дипломные картины, завершавшие учебу в Московском художественном училище памяти 1905 года и Московском государственном художественном институте им. В.И Сурикова, как и последний, многие годы писавшийся, но так и не показанный на прижизненных выставках холст, были непрерывным обращением к образу великого иконописца.

Забелин принадлежал тому кругу художников, трудами и творчеством которых длится прямая нить русской живописной традиции. Фактически он оказался прямым наследником ведущих мастеров «московской школы живописи» начала ХХ века. Вячеслав Николаевич любил вспоминать, как робеющим юношей показывал свои работы Константину Федоровичу Юону, бесконечно восхищался неприхотливостбю холстов Николая Петровича Крымова. Обращаясь к древнерусской культуре, к наследию великих предшественников, особо ценя и чувствуя искусство подлинных колористов, Забелин и сам достойно стал в ряд, в котором тонко, от сердца к сердцу передается любовь к земле, Отечеству и органично рожденной ими культуре. Думается, что по прошествии времени значение творчества Забелина будет все больше и больше осознаваться как один из камертонов, по которому смогут настраиваться следующие поколения живописцев «московской школы».

Не столь уж длинная жизнь Вячеслава Николаевича вместила в себя и неустанный труд художника, и общественное служение, и педагогическое творчество. Свыше тридцати лет профессор Забелин преподавал в родном Суриковском институте, уча неуловимому искусству живописи, прививая ученикам представление о благородстве формы. Многие силы он положил на сохранение оставленного нам наследия, участвуя в деятельности Общества охраны памятников. В последние годы возглавлял Товарищество московских художников-живописцев. Такая полнота жизни не только не мешала творить, скорее, подпитывала энергией дружеского общения, даровала радость видеть, как собственные, выношенные стойкие убеждения прорастают и в душах учеников.

С.А. Гавриляченко

Права на материал принадлежат Галерее АРТ ПРИМА. Перепечатка возможна только с обязательной ссылкой на источник.