Каждый уголок исторической Москвы подспудно и своеобычно влияет на судьбы связанных с ним людей. Владимир Вячеславович Щербаков родился в Немецкой слободе, в Лефортово. Уже само название с неизбежностью напоминает о Петре Великом, и начинает казаться, что энергичность, сильность зрелого творчества Щербакова и даже внешний облик изначально предопределены местом, впервые увиденным из младенческой коляски. Все в доме детства, переполненном книгами по искусству, рулонами бумаги, папками с рисунками отца – профессионального графика, побуждало детскую руку потянуться к коробочке с акварелью, к беличьим кисточкам. Довоенный быт еще удерживал последние патриархальные черты и, наверное, от этого первые рисунки наполнились «лошадками», а на вступительных экзаменах в художественную студию вместо обязательного поставленного натюрморта семилетний художник написал композицию с конными казаками.

Володе Щербакову посчастливилось рано попасть в особую среду – в Московскую среднюю художественную школу при Суриковском институте. Созданная буквально перед Отечественной войной и призванная собрать одаренных детей школа пережила военное лихолетье в башкирском селе Воскресенском. Вернувшись в Москву из эвакуации, школа не единожды меняла помещения, пока на долгие годы не обрела учительное соседство – Третьяковскую галерею. Сокровищница искусства буквально стала родной и близкой. В конце 40-х начале 50-х годов в школе царил культ колористической живописи и русской художественной традиции. Прошедшие шестьдесят лет позволяют уже оглянуться назад и убедиться, что именно этот период остается, пожалуй, самым плодотворным в славной истории МСХШ.

Как и большинство талантливых выпускников МСХШ, Щербаков сразу же поступил в Московский государственный художественный институт им. В.И. Сурикова, на его главный факультет живописи. Студенты послевоенных десятилетий по-разному вспоминают историю института. Одним вживе помнится борьба с «французскими» влияниями, драматическое изгнание «импрессионистов», потеря крымской пленерной базы в Козах. Другие благодарны обязательным поездкам на многочисленные комсомольские «ударные» стройки, на целину, позволявшие видеть огромность и многообразие страны, а на кораблях морфлота добираться и до совсем уж экзотической Индонезии. Но в противоречиях воспоминаний все сходятся в одном – при всех страстях и волнениях главным в институте оставалось врожденное почитание живописи.

Студент Щербаков побывал в Сибири, на Братской ГЭС, в Узбекистане, с пользой впитывая  новые впечатления, закреплявшиеся в живом этюдном материале. Второй школой для поколения Щербакова стали борения кипевшей вокруг художественной жизни. Пожалуй, рубеж 1950-60-х годов стал определяющим в осознании роли, места и значения художника в современности. Запала этих лет хватило на несколько последующих десятилетий.

Владимир Щербаков внешне легко преодолел пустоту, часто разверзающуюся после окончания института. Молодая кипучая энергия выделила его из среды сверстников, первые картины сразу попали в экспозиции крупнейших и значительных выставок. К тому же ему рано, для тех времен, посчастливилось побывать в Италии, Франции, Испании, воочию восхититься наследием великих мастеров. Но за внешне благополучной жизненной фабулой скрывался упорный, сосредоточенный поиск собственного творческого пути. Как вспоминает сам Владимир Вячеславович, лишь по прошествии времени стала очевидной особая роль выставки 1966 года – «Памятники древнерусской архитектуры в произведениях советских художников». «Русскому» направлению в искусстве жилось труднее, чем каким-либо иным. За него не платили «зеленые» деньги, не защищали «свободные голоса». Оно само, как внешне несильный росток, ломало асфальт идеологии и пробивалось через суету и соблазны искусственно, пропагандистски выращиваемой бескорневой «современности». Выставка объединила в круг единомышленников Никиту Петровича Федосова, Вячеслава Николаевича Забелина, Владимира Никитича Телина и Владимира Вячеславовича Щербакова. Их общность родилась из желания стать единой творящей силой, способной влиять на общественное сознание, прививая ему любовь к начальным ценностям русской жизни. Почитая, ценя, изучая творчество великих предшественников, Щербаков, как и его товарищи, постепенно обрели самодостаточно полновесную индивидуальность. Объединила же их преданность основам русского мировосприятия и мировоплощения. Русский, «московский» художник внимательно, восхищенно всматривается в окружающий мир и из его многообразия черпает все формальные и сюжетные вдохновения. «Москвичей» отличает привязанность к «простым», внешне неприхотливым мотивам. Их не столько волнует «пейзажная картинность», сколько таинство живописи, преображающей природу.

В период становления Владимир Вячеславович много работал в различных жанрах. Во время поездки на Ставрополье ему открылась особость южно-русской природы с ее «выбеленным» днем колоритом, драматизмом вечерних освещений, с заволакивающей тьмой стремительно налетающих гроз, с удушающим маревом пыльных бурь. Удивление вызывает, что зачастую художники, живущие на своей земле, мечтающие о создании «южной школы живописи», как-то больше смотрят не под ноги, а мечтательно переносятся в Париж или более близкие Болгарию и Армению. И, видимо, нужен был глаз воспитанника «московской школы», чтобы увидеть и воплотить красоту степного, предгорного пейзажа, рассмотреть не праздно отдыхающих курортников, а тех, кто постоянно обихаживает, устраивает эту плодородную, засушливую, часто пустынную,(стоит ее на короткое время оставить), землю. Чабаны с отарами овец, хлеборобы  в бескрайней степи – эти сюжеты в значительной степени открытие Щербакова. Они не остались с ним на всю художническую жизнь, но породили целое направление в творчестве ряда замечательных художников на Ставрополье и на Дону.

Этапом в творчестве Щербакова стал триптих «На поле Куликовом». 1980 год - особый рубеж в истории русского искусства, наверное, и в жизни страны. В преддверии 600-летия Куликовской битвы всколыхнулось общественное сознание. Вышла книга В. Чивилихина «Память». Сейчас о ней мало кто вспоминает и перечитывает. А тогда разгорелись споры о судьбах России, споры не столько ученые, сколько страстно публицистические. Триптих форма не частного, а публицистического высказывания. Триптих на русской почве по своей природе набатен. Для триптиха важна композиция смыслов, начинающаяся с композиции названий. Размышления Щербакова над судьбой отечества вылилось в триаду – «Нашествие» - «Сергий Радонежский» - «Победитель». Сейчас, по прошествии четверти века, странным может показаться, что найденные образы и сюжеты оказались практически непроходимыми на большие выставки (писался  триптих в надежде на широкое общественное звучание). Наиболее спокойно была воспринята центральная часть с сюжетом благословления Сергием Радонежским Дмитрия Донского. А вот «Нашествие», с его гулом набатных колоколов и одинокий «Победитель» стали предметом неприятия. Колокол – символ России. Набатный колокол – символ трагичной судьбы. По всей России стояли пустые, полуразрушенные, безгласые колокольни. Художник нашел свой образ разрешения трагической судьбы в возвращении, пусть и на холсте, этого народного мощного, пробуждающего, идущего, кажется, из глубины земли набатного звука.

«Победитель» родился из автобиографичной работы «Доброе утро» (1976), из закатного вечера, из ощущения благородной усталости после доброго рабочего дня. На обеих картинах русский мужик – пахарь и воин в своей вековечной судьбе. Владимир Вячеславович вспоминает: «Потом меня обвиняли, что одинокий воин не есть символ победы, забывая, что на поле Куликовом погибли девять из десяти русских воинов, но победу добыли. И мне хотелось в образе воина-крестьянина передать и гордость победителя, и скорбь по погибшим, и просто крестьянина, мечтающего вернуться к мирным делам». Триптих «На поле Куликовом» как бы подвел черту в творчестве Щербакова. Художник на какое-то время отошел от развернутых сюжетных композиций. Но прежде, чем войти в собрание Тульского художественного музея и обрести музейную каноничность, триптих выполнил еще одно важное дело.

В 1982 году в залах МОСХа на Кузнецком мосту прошла выставка, единомышленно показавшая сильное и цельное направление в современном русском искусстве. Направление, идущее от земли и родовой памяти. На плакате, над именами художников стояло - «Родная земля». У каждой, долго вынашиваемой выставки, своя внутренняя скрытая эскпозиционная идея, в которой должен быть и запев и мощное многоголосие хора. Так вот, роль зачина-оратории и выполнил триптих Щербакова, размещенный на трудной, парадной стене знаменитого московского выставочного зала. Выставка осталась не просто в памяти у тех, кто ее видел. Она может служить зримым образом одноименных пронзительных строк Анны Андреевны Ахматовой:

В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем в душе ее своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.

Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.

Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно – своею.

Художники в зрелой поре обычно разделяются на обретших мудрый покой, вглядывающихся в вечное, и на беспокойно молодящихся, суетливо гоняющихся за модной «современностью», делающих бесконечные косметические «подтяжки» своему творчеству. Судьбой для каждого, чувствующего себя русским художником, становится стремление к обретению личного образа Родины. Вообще, сила художника зависит от его чуткости к токам земли. Вернее, то ли художник в своих устремлениях сродняется с природой и по вдохновенному наитию творит образный мир, то ли природа строго и пристрастно отбирает художников для отображения своего неисчерпаемого многообразия. В случае удачи сливаются природная образность и темперамент. В последнее десятилетие главное место в творчестве Щербакова занял волжский пейзаж. Волга столь грандиозна, что каждому живописцу найдется любимое, никем до него не отображенное место. Одному она открывается тонким ручейком среди болотных мхов, другому срединной ширью, южной бесконечностью и вольностью. Так, набравшая мощь у Калязина Волга избрала своего художника. Величественны волжские холсты Щербакова, с их царственностью реки, монументальной скульптурностью облаков, пронизанных цветными лучами света, уподобленными сверкающей короне, драматизмом грозно упавших теней. Все в них напитано силой и энергией, все звучит гимном могучей ипостаси русской красоты.

С.А. Гавриляченко

Права на материал принадлежат Галерее АРТ ПРИМА. Перепечатка возможна только с обязательной ссылкой на источник.