Мастерская Валерия Павловича Полотнова находится в доме, помнящем А. Дейнеку, певцов С. Лемешева, И. Козловского, других выдающихся деятелей отечественной культуры. Светлая просторная мастерская.

Из окна открывается чудесный вид на центр Москвы, а из приемника тихо льется классическая музыка.

Когда Валерий Павлович показывал свои работы, вызывало удивление, что многие из них он считал неоконченными: «стены надо нарисовать мощнее», «ветви должны выглядеть интереснее». Но больше всего запомнилась фраза, что «березки должны дышать», – она вполне могла бы стать творческим кредо Валерия Полотнова, одного из самых интересных и проникновенных современных пейзажистов России.

В прошедшем 2011-м году Валерию Полотнову было присвоено звание Народного художника России и редакция газеты сердечно поздравляет Валерия Павловича с заслуженным званием.

– Валерий Павлович, пятнадцать лет назад я впервые увидела Ваши работы: те самые – с вуалью, с дымкой. Очень красивые. По-моему, Ваше творчество стало немного другим. Как бы Вы сами определили, что изменилось в Вашей живописи?

– Сложно сформулировать. У меня не бывает таких скачков, чтобы сначала я полюбил одно, а потом совсем другое. У меня все постепенно. Меня как захватила средняя полоса России, так это и осталось  каждый город, каждая местность дают толчок для того, чтобы раскрыть их поэзию, музыкальность. Раньше я был привязан к определенной местности: постоянно ездил на родину в окрестности Арзамаса. Сейчас мой «кругозор» расширился – у меня больше возможностей ездить по России.

– Мне кажется, Ваша палитра стала ярче.

- Может быть. Ведь художник меняется. Раньше меня привлекало состояние таинственности – я тогда очень любил Блока с его «Незнакомкой». И еще отразились воспоминания детства с прогулками по ночам. Вся эта таинственность, неопределенное состояние природы были для меня очень  важны. Сейчас, может быть, и нет у меня этих утренних и вечерних туманов, но воздух стараюсь передавать всегда. Мы им дышим, он дает возможность тонально передавать работы – это для меня очень ценно.

– Ваши пейзажи – очень «живые». Расскажите, как Вы работаете?

– Сначала я делаю этюд. У меня все забито этюдами.

Этюд я, как правило, пишу очень долго. Пока я его делаю, состояние пропадает, но для меня важно первое впечатление. Дальше я могу писать и пять, и шесть часов, но первое впечатление я стараюсь сохранить как можно более точно. Стараюсь, чтобы этюд был не только материалом к большой работе, но и имел самостоятельный вес, чтобы он производил впечатление большой картины.

– Этюд передает душевное состояние, а когда пишете большую работу, переживаете его вновь?

– Я все обязательно перерабатываю, потому что бывает так: «захлестнуло» – но в этюде не успеваю это передать: что-то поймал, что-то нет. Тогда в картине стараюсь создать мотив, который захлестнул, поразил, ради которого встал с утра. Но я чувствую – я его создам на полотне. В данный момент его нет, но оно придет. Вот как сейчас поет Паваротти (по радио), он много раз пел. Но однажды он спел так, как можно спеть только один раз.

– Очень красивая работа «Лето»! Как родилось такое замечательное сочетание природы и обнаженной натуры?

– Это излучина реки Клязьмы рядом с храмом Покрова на Нерли. Когда я писал этюд, я подумал, что утреннее состояние и женщина, выходящая из воды, как Афродита, – это же ведь образ. Образ утра, лета – и сразу родилась работа. В других местах может быть роскошнее вид, но такого образа не возникало.

– Зависит ли Ваша работа от состояния души?

От того, что происходит дома, от чувств, расстройств, любви или чего-то еще?

– Конечно, моя работа обязательно зависит от многого: состояния в обществе, семьи, погоды, настроения. Любой художник все сильно переживает. Может быть, волей-неволей он чувствует больше, чем другие люди, что происходит в обществе, – просто мы выражаем по-другому свои чувства. Кто-то уходит в свою оболочку, но тревога все равно передается. Я вспоминаю свои работы тех лет, когда мне было очень тяжело – они были совершенно другими. Так получается, когда мне хорошо, я делаю тревожные вещи, философские. А когда чувствую, что в окружающем мире не все хорошо, – стараюсь сделать что-то светлое.

Так приходит какое-то спасение, позволяющее уйти от всего. Я вспоминаю 93-й год, 4 октября, когда я в Ховрино жил. Стрельба идет, у меня слезы катятся, а я пишу осенний этюд... Как говорят, каждый должен честно бороться своим оружием – и на своем месте. Я стараюсь делать то, что дано мне Богом. Другой жизни не будет.

– А дела союзные, я имею в виду Союз художников? Они вернулись на прежние позиции, или все безвозвратно разрушено?

– Союз художников, слава Богу, существует. Конечно, мы стараемся помогать, особенно молодым художникам. Можем помочь сделать выставку, что особенно важно для молодых художников, которые только закончили институт. Союз художников – это некий дом, где художник может защититься от произвола, потому что законов у нас нет. Два раза закон не приняли. Мы надеемся, что сейчас может что-то измениться. А пока мы фактически бомжи. У нас нет профессии; есть маляр, есть педагог, а художник – нет такой профессии. Когда на пенсию выходим, творческий стаж не указывается. Дворником работал – есть стаж; преподавал, библиотекарем работал – тоже есть стаж. А творческого стажа вообще не существует. В Союзе был стаж, были заказы, с которыми мы работали, были финансовые отчисления. Сейчас все рухнуло. Молодежь кончает институты, их просто выкидывают на улицу. Из-за этого происходит упадок по всей России. Потому что те, кто кончают вузы – лучшие вузы, остаются либо в Москве, либо в Питере. Дальше не едут. Но сейчас, слава Богу, появились филиалы: в Красноярске, в Краснодаре, в Казани… Получается так: старшее поколение уходит, а новые туда не едут. И это не только у художников. То же самое у музыкантов, писателей…

А ведь раньше, как бы мы советскую власть не ругали, мы кончали вузы, получали направление, заказы были. Сейчас в Думе рассматривается новый закон о работ-никах культуры. Может быть, он что-то даст, хотя бы возможность сохранения мастерских.

–А как в Союзе относятся к концептуальному искусству? Какова общая позиция? Я понимаю, что у каждого члена Союза есть собственное мнение, а есть ли оно у Союза художников в целом?

– Мы стараемся, чтобы на выставках было представлено разное искусство. Но чтобы оно было «хорошее», несло в себе гуманистическое начало. Стараемся не принимать «плохое» искусство – и традиционное, и иное. «Панель» – то, что пишется для рынка, – у нас не выставляется. Единственное, что хочется сказать (это хорошо показала последняя молодежная выставка), нам дают работы в основном выпускники художественных вузов, то есть художники со школой. Другое дело «Гараж» и «Винзавод». Видимо те, кто там выставляется, понимают, что они будут немножко чужими на наших выставках. Как и «наши» художники, которые на тех площадках почти не выставляются, потому что чувствуют – они там чужие. Все понимают, что работы, собранные на одной выставке, должны жить, а не уничтожать друг друга. Поэтому, если устраивать совместные выставки, надо выделять для такого искусства отдельную площадку. Вот ЦДХ объединяет всех художников: и одних, и других и третьих. Там проводятся конкурсы по присуждению премии Кандинского и другие выставки – вплоть до всероссийских. То есть, хорошо, что есть «Винзавод», «Гараж», галерея «Марс», но еще есть выставочные залы на Покровке, Кузнецком мосту, другие галереи. Хорошо, что есть разное искусство, но оно должно быть на разных площадках.

– Ваше личное отношение к концептуальному искусству? Многие авторитетные люди говорят, что это своего рода «тупиковая ветвь».

– Наверное, я с этим соглашусь. То новое, что сейчас придумывают, – это, прежде всего, игра мозга, игра разума, они могут на психику давить… Но в моем представлении это роботизированное, машинное искусство, которое, в отличие от классического, совершенно не обращено к душе.

Надо, в первую очередь, чувствовать. Кроме разума должно быть сердце. Ведь никто не отменял ни чувства, ни любовь, ни ненависть, это сто тысячелетий назад было. Искусство должно быть, чтобы увидел – и названия не надо, потому что оно обращено к тебе, к душе. А там такая игра, игра в то, что я гений, я непонятный…

Потом статьи пишут, и зачем это? Мы иногда критикуем реалистическое искусство за то, что оно слишком литературное. Но оно все равно обращено к душе. А здесь… Но ОНИ ТОЖЕ ПИШУТ. Пишут о том, что хотели своим искусством выразить, но этого же никто абсолютно не видит. В этой связи я часто вспоминаю А. Аверченко – одного из моих любимых писателей, «короля юмора». Сколько у него было написано про современное искусство еще в начале века! Потрясающие рассказы. И это повторяется вновь и вновь.

– Валерий Павлович, чего бы Вам хотелось? Что могло бы способствовать Вашему творчеству в дальнейшем?

–Мне хотелось бы, в первую очередь, стабильности. И уверенности. Все мы имеем семьи, детей. Как ни говорят, что художник должен жить бедно, все же бедность угнетает. Когда человек без копейки – угнетает, потому что он никуда не может съездить – сидит и чайник свой рисует. Должен быть мир. А мы – я и многие другие художники – хотим, чтобы за нами шли. Ребят талантливых очень много. Они подхватят наше дело. Время все расставит по местам и рассудит, кто останется в веках.

– Валерий Павлович, желаю успеха во всех делах. Еще раз поздравляю с присвоением звания «Народный художник России».