Каждый художник обращается к миру с живописным словом, которое можно назвать, пользуясь выражением известного русского философа Е. Трубецкого, «умозрением в красках». Он старается передать на холсте образ мира, но в равной степени отображает состояние своей собственной души. Обладая чутким сердцем, художник в минуты особенного внутреннего напряжения становится тайнозрителем явлений, не открывающихся поверхностному взгляду. Одним из таких трепетных и цельных живописцев современности является Игорь Орлов , мастер романтического русского пейзажа.

Игорь Михайлович родился в 1935 году в древнем районе Москвы, Замоскворечье, которое не попало под тотальное разрушение и поэтому не вполне утратило облик тихого, набожного купеческого уголка. Переулок, где прошло его детство, выходит к колокольне церкви во имя святого Григория Неокесарийского, которую некогда именовали «красной» за изящество архитектуры и нарядность декора. «Все, что я люблю, чем восторгаюсь, что является для меня наиболее ценным, и то, перед чем испытываю непреодолимый страх и даже ужас, пришло ко мне из самого раннего детства», - пишет И.М.Орлов в своей книге «Смотрю из детства».

Во время войны семья Орловых эвакуировалась и попала в деревушку Контузлы близ Елабуги. Строгая, величавая красота тех мест навсегда запечатлелась в сердце Игоря, повлияв, по всей вероятности, на становление не только человека, но и живописца. «Ощущение красоты мира – одно из самых ранних моих воспоминаний, – говорит художник. – Память высвечивает в далеком детстве летний день с высоким небом и белыми облаками. Я – на опушке соснового бора. На краю – сосны, ветвистые, курчавые. Небольшой овражек с пологими склонами, поросшими мягкой, шелковистой травой, прохладной и влажной, когда идешь по ней. В траве у самого ручья – россыпь белых звездочек, цветы часики. Я одновременно вижу и ощущаю и синее небо с белыми облаками, и струящийся ручей с солнечными бликами, и цветы в мягкой траве, и шевелящие ветвями сосны, и себя, как маленькую частицу огромного мира. Физическое ощущение восторга перед этой красотой напоминает ощущение от полета на высоких качелях: что-то замирает внутри и по спине бегут мурашки. Ощущение полноты бытия». Вспоминая о своих детских впечатлениях, Игорь Михайлович рассказывал о двух чувствах, захвативших маленького мальчика: безумного восторга перед красотой природы и страхом смерти, исчезновения из этого прекрасного мира. Впоследствии они определили две основные темы его творчества: трепетное любование миром – творением Божиим и предчувствие его конца.

После эвакуации Орловы вернулись в Бродников переулок. Игорь поступил учиться в Художественную школу, что находилась против здания Третьяковской галереи, а затем – в Московский художественный институт имени В.И. Сурикова на отделение живописи, в мастерскую профессора Т.Д. Покаржевского.

После института не сразу Игорь Михайлович смог обрести свое собственное лицо и выработать живописный язык. Это естественно, потому что душа человека воспитывается и умудряется многими испытаниями, мучительными поисками истины: «Я не считаю себя неверующим человеком. … Одним словом, как в Евангелии: «Господи, верую, помоги моему неверию! … Периодически возникают работы, которые я мог бы объединить обращением: «Господи, помилуй!». В течение ряда лет его творчеству были свойственны жесткость, интеллектуализм, что явилось данью времени, определенному кругу общения. Но в зрелой живописи Орлова, на редкость поэтичной и музыкальной, возобладала верность традиционному русскому искусству, – линии Г.В. Сороки и А.Г. Венецианова, С.Ф. Щедрина и М.Н. Воробьева.

Мастер работает в технике станковой  живописи. Избранная Орловым манера письма соответствует внутренней напряженности, собранности, которая отличает его произведения. Игорь Михайлович с любовью избирает сложные, переменчивые, пограничные состояния природы: переход от вечера к ночи, от утренней призрачности к полуденной ясности, разыгравшуюся летнюю грозу и предгрозовую напряженность в природе. Наибольшее удовольствие он получает от работы над пейзажными этюдами с натуры. Причем, не от «туристических» этюдов: «Чтобы начать писать этюды, я должен пожить в этих местах, ходить в лес за грибами и ягодами, купаться в речке или озере, ездить по окрестным тропинкам и дорогам на велосипеде, одним словом, жить подробно и долго. Тогда окружающий мир становится родным, любой мотив источает несказанное обаяние». Добавим, именно поэтому живописные поэмы Орлова отличает необыкновенная убедительность и достоверность его впечатлений и наблюдений.

Полотна последних лет отличает глубокая внутренняя умиротворенность, тишина, благодарная радость. «Я часто мысленно произношу молитву: Господи, благодарю Тебя за то, что Ты мне дал еще один день – такой неповторимо прекрасный. Благодарю за то, что я могу видеть, слышать, передвигаться, осязать, обонять, думать, вспоминать. Я начинаю день, и у меня нет уныния. Господи, помоги мне славить этот мир, передать его красоту и неповторимость. Я – частица этого мира. Капля воды сливается с океаном, а океан сливается с каплей. Так и я соединяюсь с окружающим миром, и мир входит в меня, образуя неразделимое целое», – пишет художник.

Орлов часто соединяет на одном полотне несоизмеримые пространства, космическое и земное, различные времена суток. Он сосредоточенно вглядывается в жизнь земли с покрывающими ее растениями и небо с причудливо плывущими облаками. Автор старается весь мир собрать воедино, охватить внутренним зрением невидимые связи бытия, сгущает самое время. С удивительным постоянством он пишет одно и то же место, одно и то же время суток, желая уловить тончайшие изменения в природе. В местах, где он живет подолгу (Тверская, Владимирская деревни) он пишет десятки пейзажей с одного и того же места, с улыбкой называя их «Сто видов горы Фудзияма». Никогда ни один этюд не повторяется.

Мир природы для живописца видится миром совершенной гармонии, вечной красоты, к которой устремлено все его существо. «В изобразительном творчестве меня занимает несколько вещей (и все, что я делаю, вращается вокруг этого) – поиск гармонии, мечта о гармонии; чувство цельности мира; чувство непрерывности времени и постоянное, не исчезающее, присутствующее всегда рядом предчувствие чего-то страшного, какой-то беды …», – признается художник. Внешнее и внутреннее равновесие, «невозмутимый строй во всем, созвучье полное природы», – вот идеал, который возвышает душу мастера, побуждает его волю к неустанному труду и помогает сохранять неповторимое лицо художника-романтика.

Образ дороги, убегающей ввысь среди мирных бревенчатых изб, не случаен и повторяется часто, как символ возвышенного состояния души мастера, его прозрение, внутренний порыв к Высшей Истине. Этот мотив нашел отражение в редкой по красоте и разнообразию в передаче настроения и в то же время неизменной по композиции серии работ под названием «Поднебесье». Игорь Михайлович пишет «Поднебесье» в утренней дымке и на закате (2004 г.), в предгрозовой тревоге (1991 г.) и ясной ночью с многоцветьем звезд (2004 г). «Поднебесье» – земля, где отразился Божий лик…

По контрасту с тишиной этих полотен особенно напряженно воспринимается «Пейзаж с георгинами» (1986 г.), где «мир цветущий, мир природы избытком жизни упоен». Горячий воздух заставляет трепетать в жарком мареве крыши домов, воспламеняет лепестки роскошных цветов. В жидком золоте горячих солнечных лучей – сверкающие стрекозы, парящие над деревней («Золотые стрекозы» 2000 г).

Все взаимосвязано в нашем мире: время, пространство, люди. В ясном, тающем пламени осеннего заката – светлый храм, незаметно подкралась к нему опушенная снегом зима, но уже весело блистает голубая вода в весенних колеях и близится жаркое лето («Времена года» (2000 г.). За каймой озаренной вечерним светом золотой березовой рощи, в кружеве темных ветвей – тихо спит заснеженная деревня («Зимне-осенний пейзаж» (1998 г.) Окутанные нежной утренней дымкой просыпаются молоденькие березки на берегу еще погруженного в глубокую ночную синеву озера («Свет и тень» (1997 г). Еще ясно блистает клонящийся к закату день, но скоро сменит его теплое дыхание мягкой ночной прохлады, жарко горящий костер над синей озерной влагой (Диптих «Вечерний» 2005 г).

Живопись Игоря Михайловича напевна, каждое полотно воспринимается как отдельное музыкальное произведение, в котором художник передает свое восхищение, смутные волнения, прозрения, впечатления сердца, возносящейся к небу.

Он любит писать и ночное небо, усыпанное драгоценной россыпью звездных самоцветов (необычайно музыкальная «Звездная ночь» (2003 г.), сверкающий «Звездопад» (2004 г). Особенно хотелось бы сказать о работах, в которых Игорь Михайлович использует иконописный прием: интерьер, открытый в пространство. («Интерьер в вечернем пейзаже» 1986 г., «Дом и небо. Ночь» 1990 г., «Воспоминание о Рублеве» 1987 г). Интерьеры на фоне ночных и сумеречных пейзажей пленяют искренностью, открытостью, беззащитностью. В них есть живое ощущение того, что сердце автора «бьется на пороге как бы двойного бытия», рвется к осознанию вечности, но рассудок холодно ставит границы и замыкается на себе.

«Воспоминание о Рублеве» воспринимается как попытка мастера создать символ своей мечты о гармонии вселенной, где царят нелицемерная любовь, единство и покой. Таинственно сияют три Ангела Рублевской «Троицы» на фоне тихой красоты русского пейзажа. Введение сверхреального в обыденный мир выглядит убедительно, потому что в той смиренной природе, которая изображена на полотне, и где ощущается созвучье неба и земли, можно «умными очами» увидеть образ Божественного единения и любви.

Однако, несмотря на устремленность Орлова к высшей гармонии и красоте, не оставляет ощущение того, что сам художник еще не вполне обрел внутреннее равновесие и покой, что объясняет некоторую недосказанность его полотен. Художником руководит стремление к философскому осмыслению мироздания, где «мы плывем, пылающею бездной со всех сторон окружены».

Права на материал принадлежат Галерее АРТ ПРИМА. Перепечатка возможна только с обязательной ссылкой на источник.