Среди наших талантливых и известных современников лишь немногим дано ощущать под сиюминутной внешностью жизни подспудные токи русского бытия. Через творчество избранных художников современность сращивается с предшествовавшей культурой, с ранее открытыми или лишь затронутыми темами. При этом их искусство бывает столь богато открытиями, что не сразу разглядишь-уразумеешь глубинность первоначал. Связи настоящего с прошлым проявляются не столько  внешне, сколько в настрое души на вековечность, на то, что составляет судьбу народа. И нужно обладать особой чуткостью для улавливания в окружающем шуме и гаме щемящих звуков замирающей в идеальном совершенстве родовой жизни. Тихость этого замирания сильнее иной набатности свидетельствует о трагизме последнего русского полувека.

Ясные, покойные в своей тонкой цветовой гармонии картины Владимира Никитича Телина нередко рождают в душе зрителя тревогу, предчувствие надвигающейся из неизвестности беды. Трудно, почти невозможно объяснять словом немотствующую живопись. И вообще, позволительно ли подобно школьнику отрываться от формального анализа и описывать сюжет? Позволительно. Русская школа сохранила многое значимое и, побуждая в начальных классах пересказывать  в неловких сочинениях-изложениях картинки из «Родной речи», поддерживает идущую из антично-византийской древности традицию описаний-экфразисов, традицию нахождения словесного соответствия безмолвию изобразительных искусств. Оправдавшись, попытаемся понять, хотя бы для себя, некоторые из полотен Телина.

«Россия. Беженцы» (1998 г.) – скорбная элегия из нашего сегодняшнего бытия. Пронизанный столбами света свод небес, храм и село на заречной высоте, лодочник-перевозчик посреди стремнины, чего-то ждущие у кромки воды мужики, сбившиеся в стайку, укрывающие детей женщины, старуха на узлах, проходящая мимо молодая мать с доверчиво прижавшимся младенцем… Гармония, покой и … тревога. Что за рекой? – Родина. – Покинутая или обретаемая? Однозначно не ответишь. Картина об одном из самых страшных «античных» наказаний – об изгнании, об утрате не по воле оставляемой родной земли. Пытаясь словом ухватить смысл, вспомнил название древнего апокрифа – «Хождение Богородицы по мукам», и в нем послышалось созвучие с созданным художником образным строем, важным еще и как укор нам, отводящим глаза, не желающим видеть беду, обрушившуюся на многих наших соплеменников.

Что бы ни писал Телин, сколь ни сложна задуманность его работ, у них один язык воплощения – живопись. Владимир Никитич никогда не переходит пределов, отделяющих изобразительность от других искусств. При этом ему, как подлинно русскому живописцу, свойственно подчинять форму смыслу, образу, охраняющим творчество-переживание от превращения в чрезмерно самодостаточный, а от того бездушный эксперимент. Холсты Телина изобильны неожиданными, дотоле не существовавшими композиционными находками. Особый, присущий художнику дар позволяет претворить реализм видения в реализм сложных изобразительных форм и бесконечность цветовой изменчивости. Владимир Никитич пишет лишь «быт», а его картины, по своей несуетной сути, сродни древним фрескам с их монументальностью, основанной на ритуально-плавной певучести жестов, на молчаливом общении персонажей, на поэтичности линейных и цветовых ритмов.

Родился Телин не просто в Москве, а в Марьиной роще – месте своеобычном, почти фольклорном. Как само лирично-таинственное название, так и быт населявшего Марьину рощу люда повлияли на художника. Ему стали внятны радости и горести жизни безвестно «простых» своеобразных мечтателей, ловцов счастья, которых трудно представить за однообразно-ежедневным, в чем-то бессмысленным трудом. От того темы ряда работ Телина сродни темам великих сердцеведов – В.Г. Перова, Л.И Соломаткина, чье творчество пронизывает обостренная сострадательность. Трудно понять картины «Песня вдовца», «Чужой (Последний снег)» (1976 г.), если не помнить шедевр В.Г. Перова «Гитарист-бобыль» или не знать соломаткинских «несчастненьких». Как вжиться в образ одиночества, оставленности, пребывая во внешне устроенной жизни? Для этого надо уметь проживать неприкаянную судьбу другого человека. А коль она становится своей, то уходит гротеск, издевательство над «чужим» и остается сочувствие к посторонней беде как собственной. При этом во внешности телинских картин нет прямой связи с родственными предшественниками. Удивительны, к примеру, открытые им, дотоле неизобразительные птицы-ноты. Тысячи раз, тысячи художников видят рассевшихся на проводах пичуг, но почти никому не удалось превратить их в изобразительный мотив. А картина Телина с ее птичьим нотным станом начинает звучать, соединяя щебет с грустью человеческого голоса и подвыванием «верного зверка» собачонки. И всему этому повествованию созвучен уже совсем необъяснимый цвет небес. От этого слияния чистого цветового звука и сложного повествования, наверное, и становится столь пронзительной «Песня вдовца».

Телину по силам улавливать состояния, зыбко живущие в душе человека в каком-то полузабытьи. В его картинах происходит разделение внешней, иногда кажущейся понятной фабулы и сокровенной поэтики. Художник одновременно и свободен в создании новых бесконечно разнообразных композиций, и готов всю жизнь писать отдельный полюбившийся мотив. Завершавшую учебу дипломную картину «Невеста», Владимир Никитич «повторил» еще не раз. Хрупкая девушка перед зеркалом, за ней женщины, как три античные «мойры» нижут фату на нить женской судьбы. Все в картине сегодняшнее, но вдруг невольно вспоминается архаичный рельеф «Трон Людовизи» - рождение красоты – Афродиты из-за ткани завесы, поддерживаемой нимфами. Сравнивая изменчивость общих в каждом новом холсте деталей, любуясь прихотливыми изменениями света, пронизывающего свадебный убор и кружево оконных занавесок, никак не можешь успокоено выбрать лучший вариант. Так и автор раз за разом устремляется за  приоткрывшимся, манящим совершенством.

Со времен Суриковского института Телин постоянно творит композицию-мотив «Бусы рассыпались», вслушиваясь в каждом новом небольшом холсте в сам звук названия, и по нему, как по своеобразному камертону, периодически настраивает собственную завораживающую живопись. Неясная тревога-печаль «Бус» может вдруг прорваться неутешным горем в картине «Женщина» (1980 г.), в которую почти непосильно всматриваться. Помертвевшая лицом мать прижимает к груди младенческую распашонку. И только смягчающая красота живописи позволяет хоть как-то пережить невыносимость беды.

Трудно описать и малую часть многообразного мира созданных художником картин. Зритель же вправе выбирать отдельные, на момент или навсегда дорогие. Когда появились «Русские в Москве», не всем понравилось, а иных, ревнующих чистоте идеи, задело-обидело название. Но по прошествии лет как грустно, провидчески трагично оно звучит. Из личной памяти картина высветила: отец-шахтер привез меня – мальчишку-школьника, в столицу, и первым делом повел на Красную площадь. До сих пор ощущаешь сердечный восторг, родившийся при виде Спасской башни и бое ее курантов. Потом, уже став «москвичом», не единожды наблюдал в пестрой толпе снующих туристов застывшие группки «русских людей», – женщин в пуховых козьих платках и неистребимых плюшевых «кохтах», по которым, как по униформе, узнаешь крестьянок, привозящих в Москву сушеные грибы да ягоды; солдатиков срочной службы из дальних уголков, возможно, из-за огромности России так никогда и не увидевших бы живую святыню, не будь воинской обязанности.

Пытаясь для себя определить объединяющее начало разнообразного творчества художника, понимаешь, что перед тобой картины-притчи. Притчи русской жизни. Ведь притча говорит о главном, а ее поучительность, иной раз и назидательность, зачастую принимают приниженное обличие. Притча не громогласна, не декларативна, не стоит на котурнах, она тиха и как-то подспудно открывается человеку через удивляющую бытовую простоту. Притча – древнее обличье истины.

В последнее десятилетие Телин часто обращается к темам, живущим лишь в многопомнящем родовом сознании – «Леший и русалки», «Медвежий угол. Деревня Соломея», «Рыбак», «Маша и медведь». Помню, как, читая маленькой дочке безобидную сказку про Машеньку, удивился, увидев испуганно расширившиеся глаза. Сначала усмехнулся, а затем и сам ощутил пробежавший озноб чего-то страшного, не с тобой бывшего. А ведь «детская» сказка хранит память о красавицах-жертвах дремучему лесу и его «хозяину». Стоя перед картиной, ощущаешь, как разрушается оболочка цивилизованной обустроенности и проявляется древний ужас, спрятавшийся в тайниках подсознания.

Последние картины художника становятся все более «непонятны». О чем одна из главных – «На воде» (2000)? Пытаешься ее описать хотя бы для себя. Гроза, буря над рекой-озером. На горизонте же ясный день с идеально дивным городом – то ли со столь любимой Телиным Кинешмой, то ли с готовым погрузиться в Светлояр Китеж-градом. Над нами же чернющая смерчевая туча, перерезанная слепящей молнией. По небу над взвихренной водой летят как бы сорванные из других картин художника цветастые платки – образы уютной родной жизни. Может ли быть такое – ясный день и грозовая молния, и вообще, буря на нашей далекой от океанов и вулканов центральной российской земле? Бывает, но так редко, что русские художники почти никогда не писали природную ярость. В центре картины Телина семья в лодке – растерянный в своем бессилии справиться с необузданной стихией отец и мать, до последнего укрывающая испуганного ребенка. Спроси у Владимира Никитича – о чем картина? Не расскажет. Вернее, вспомнит о налетевшей на верхневолжские города страшной смерчевой буре, о погибшей семье, отправившейся в ясный день на другой берег за школьными обновками; о реке, еще какое-то время успокоено выбрасывавшей на разоренный берег школьные тетради и учебники. Но только ли об этом картина? Картина о России. О том, что оказались не на твердой земле, в которой в случае опасности можно и окопаться-оборониться, а на водной зяби – то долгое время безмятежно спокойной, то предательски губительной. О мгновенности, непредсказуемости перехода от благостного покоя и устроенности к смятенности, разметанности, неподготовленности, о мгновениях решающей растерянности, о неуверенности – справится ли отец с бурей? Спасет ли мать ребенка? Сохранится ли Россия? Картина – образ нашей современности, образ Родины в непогоду потрясений.

Сам художник вряд ли согласится с подобным толкованием его творчества. Но ведь у зрителя есть право по-своему переживать произведения, отделившиеся от создавшего их мастера. Вообще, думается, что картины Телина может полноценно понять лишь человек, родившийся в России. Нужно трудно жить, бедовать на нашей земле, осиливать неизбежность разрушения жизненного уклада, любить неброскую красоту родной природы и совершенство созданий русского гения – от крестьянских, вышитых  рушников, до сокровищ, хранящихся в музейных собраниях. А еще надо помнить ощущения, запахи, звуки детства, кататься полузамерзшим до поздних сумерек, до ночи на санках-салазках с крутых горок, мечтательно всматриваться в звездное небо… И еще многое, многое другое, внешне незначимое, ничего не стоящее, дорогое. Искусство Владимира Никитича Телина особенно важно в наше время безжалостно навязываемой глобализации, не оставляющей места живой почвенной культуре – ни русской, ни какой-либо другой. Его искусство потаенно, его трудно понять сразу и одномоментно. Видимо, оно будет приоткрываться сокровенными смыслами по мере созвучности происходящему, открываться, не рассказывая, не поучая, а утверждая красоту и подлинность начальной народной жизни, воплощенную через красоту и подлинность русского реализма.

Права на материал принадлежат Галерее АРТ ПРИМА. Перепечатка возможна только с обязательной ссылкой на источник.