Мне думается, что в гамме мировых мер есть такая точка,
где переходят одно в другое воображение и знание,
точка, которая достигается уменьшением крупных вещей
и увеличением малых, – точка искусства.
В.Набоков....«Другие берега»

В теплом вечернем небе, освещая все пространство картины, сияют громадные стрекозы, настолько большие, что соизмеримы только с растворяющимся в золотом мареве силуэтом храма; гигантский букет колокольчиков, во много раз превосходящий размером дерево, замыкает открытую в небо часть интерьера деревенской избы; высоко в небесах плывет вместе с облаками маленькая деревенька с крохотными домиками на пригорке, расчерченном проселочными дорогами, сверху она обрамлена зелеными деревьями с массивными летними кронами, а снизу – золотыми прозрачными осенними березами… – все, что мы видим на картинах Игоря Михайловича Орлова совершенно нереально с точки зрения и знания, но абсолютно реально с точки искусства и воображения.

Представление современного человека о мире, в котором мы живем, парадоксально. С одной стороны, он жестко структурирован научным знанием, и все, что можно взвесить, измерить, зафиксировать, воспроизвести и использовать с целью увеличения комфортности существования, уже изучено или изучается, и непрерывный научный прогресс вселяет в нас уверенность в благополучном будущем. С другой стороны, вся эта замечательно удобная конструкция мгновенно исчезает вместе с будущим, когда возникает угроза смерти и человек оказывается на пороге мира иного, знания о котором отрывочны и с точки зрения современной науки недостоверны. Этот парадокс возник сравнительно недавно, с того времени, когда узурпированная атеизмом наука отменила существование Бога и заняла его место в «цивилизованном» сознании.

Однако отсутствие научных знаний об объекте не отменяет его существования. О том, что «иной» малоизвестный нам мир не только так же реален, как тот, в котором проходит наша жизнь, но и «пронизывает» его, известно с начала существования человечества, задолго до возникновения науки. Это знание хранится и преумножается в тех особых областях человеческой деятельности, которые напрямую связаны с «миром горним» – искусстве и религии. Более того, оно каким-то образом передается из поколения в поколение, и дети с момента пробуждения сознания в той или иной мере обладают им до той поры, пока взрослые не научат их пользоваться миром – вещами, природой, людьми, и восторг красотой и устройством мироздания не сменится «практическими интересами». Но почему такое естественное и законное, по мнению современного общества, стремление взрослого человека к комфорту и высокому социальному статусу не только лишает его полноты мировосприятия, но и как следствие возможности достойно продолжить свою жизнь после смерти? Ответ на этот современный вопрос известен уже более двух тысяч лет. Когда ученики спрашивали Христа: «Кто больше в Царстве Небесном?», «Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» – свидетельствует апостол Матфей. Евангелист Марк так описывает реакцию Христа на то, что ученики не допускали к Нему детей: «Увидев т о, Иисус вознегодовал и сказал им: пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. И обняв их, возложил руки на них и благословил их». О чем говорил Господь? Мы знаем, что дети – не ангелы: они своевольны, необразованы, капризны, эгоистичны, то есть в меньшей степени, но обладают почти всеми недостатками взрослых. Наверное, Господь говорил о том, что теряет человек по мере взросления и обретения «жизненного опыта» – о бескорыстном, открытом и доверчивом отношении ребенка к миру, о том редком среди взрослых качестве, которое Евангелие называет «чистое сердце».

Все истинные художники, вне зависимости от меры отпущенного им Богом таланта, относятся к миру восторженно, как дети, и потому Господь благословляет их творчество, и оно становится искусством – свидетельством о присутствии прекрасного «мира горнего» в нашей реальности. Игорь Михайлович Орлов не только сохранил детское видение, но и вернулся к нему уже зрелым человеком и опытным мастером живописи, чтобы воплотить его в красках.

«Живописный язык должен быть естественным, как дыхание, адекватным твоему замыслу», – написал Орлов в автобиографической книге «Смотрю из детства». А замысел его – живописью защитить наш прекрасный мир от разрушения – с точки знания, мягко говоря, наивен, но с точки искусства – совершенно необходим, поскольку гармония извечно противостоит хаосу. Игорь Михайлович Орлов – единственный известный нам живописец, который не только осознанно ставит в своем творчестве задачу з а щ и т ы красоты, но и решает ее художественными средствами.

Стремясь к этой высокой цели художник до предела возможного уплотняет живописную ткань, укрепляя ею непрочную ткань бытия. В его полотнах нет ничего призрачного и легкого, даже небо написано плотно, а свет от абажура или луч солнца почти осязаемы. Земля и небо максимально сближены в тоне так, что одно естественно перетекает в другое. Красочный слой густой, фактурный до такой степени, что некоторые детали буквально вылеплены. Эта система живописных приемов делает изображение необычно весомым, осязаемым, придает ему убедительность реально существующего.

Образный строй Орлова вначале вызывает некоторое недоумение, как встреча с человеком совершенно точно знакомым, но очень давно, и сразу не вспомнить, кто такой и где встречались. Где и когда мы видели гигантских стрекоз величиной с вертолет, подсолнух ростом с многоэтажный дом, летающие острова, крохотные домики, деревья с листок и листья с дерево? Нигде не видели, но когда – в детстве – мы все это воображали, мы были великанами, переступающими через дома; мы были «малюсенькими», как муравьи, и путешествовали в траве, как в джунглях; мы летали, как бабочки, и обживали облака… Мир не только не сопротивлялся нам, но с удовольствием подчинялся нашей радостной фантазии. Живописный мир Орлова не выдуманный, это не «гомункул», произведенный тщеславной образной алхимией, он воображаемый, созданный в прекрасных образах видимого мира бережно, с большой любовью и восхищением его красотой. Здесь царит истинная свобода – не та, что единственно возможна в нашем мире и жестко обусловлена необходимостью, а совершенная свобода любви, которая творит чудеса. Любовь преображает безжалостное время, и оно в картинах Орлова становится добрым и щедрым: позволяет одновременно существовать истории и современности, всем временам года и всему времени дня. Со временем меняется пространство – исчезают все границы и преграды, и можно единомоментно находиться в доме и в саду, на проселочной дороге и в небе, на Земле и в космосе. С пространством меняется мера – малое переходит в большое, а большое – в малое, как вдох в выдох. И только одно остается неизменным – красота, верное свидетельство присутствия в мире его Творца… Здесь воображение переходит в знание о таинственном «мире горнем» – родине нашей души, куда неизбежно возвратится она, завершив земной путь и расставшись с телом.

Искусство по природе своей сакрально, это сотворчество человека и Господа в преумножении красоты, и живопись как искусство начинается с призвания – с дара человеку обостренно, всем своим существом воспринимать Божественную красоту мира и бесконечно восхищаться ею. Этот дар проявляется в раннем детстве и не дает покоя одаренному всю жизнь, требуя воплощения в красках. О таинственном, глубоко личном, сокровенном процессе – становлении живописца – с потрясающей откровенностью и простотой рассказал Игорь Михайлович Орлов в своей книге. Его творчество также чистосердечно открывает нам погребенную под столетним слоем искусствоведческих «исследований» истину – живопись может быть только реалистической, поскольку в основе ее восхищение художника совершенным образом созданного Богом мира, воспринимаемого во всем богатстве цвета и формы.

Это восхищение, в зависимости от темперамента и характера художника, может иметь в живописи бесконечное множество качественных оттенков: от медитативно-созерцательного до активно-деятельного, как у Орлова, но все они обязательно романтичны, то есть имеют яркую эмоциональную окраску, что называется, «прочувствованы сердцем». Любовь к миру и тревога за его судьбу так ясно и сильно выражены в полотнах мастера, что передаются зрителю помимо его воли и сознания – настолько высок их эмоциональный накал: от отчаяния («Ураган», 1990; серия «Предчувствие», 1991; «Вознесение», 1991) до восторга («Цветы для Байнево», 1990). Открытость художника в своем страхе и радости почти исповедальна и поначалу приводит в смущение привыкшего скрывать свои чувства зрителя, но именно она пробивает брешь в «панцире» невосприимчивости и рационализма. Очень скоро мы начинаем сопереживать – вместе с ним молиться о спокойствии нашей земли, восторгаться ее красотой и ужасаться возможности ее гибели.

Так стремителен путь мастера к нашему сердцу еще и потому, что живопись Игоря Михайловича Орлова замечательно традиционна, в ней особенно отчетливо проявляется характерная для романтического реализма особая, вневременная связь между живописцами не только разных поколений, но и разных культур. Творчество его совершенно естественно существует в мировой живописной традиции, частью которой является романтический реализм. Взаимоотношения Орлова с Лорреном («Воспоминания о Лоррене», «Связь времен. Лоррен», 1994) и Рублевым («Воспоминания о Рублеве», 1986) не умозрительны и ни в коем случае не являются цитированием. Между ними связь высшего порядка, трудно поддающаяся рациональному анализу. Аналог ее можно найти только в церкви – духовная общность неподвластна времени, и Сергий Радонежский так же близок нам, как и его современникам, и многим поколениям до нас. Романтиков реализма объединяют не стилистические или формальные особенности, их объединяет отношение к живописи как служению красоте. При этом во всем, что касается живописного языка, они абсолютно свободны, в их распоряжении неисчислимые богатства многовековой живописной реалистической традиции.

Насколько плодотворен в искусстве романтический реализм, можно судить по творчеству Игоря Михайловича Орлова. Его живопись традиционна и ярко индивидуальна одновременно. В ней воплощено глубокое знание главного закона мироздания – закона гармонии, это знание позволяет мастеру откровенно говорить с нами о том, что его волнует: о непреходящей красоте мира, ее силе и беззащитности, о нашем долге хранить и защищать образ Божий от разрушения не только вовне, но, самое главное, в нас самих, потому что именно способность видеть красоту приближает человека к Господу. Эта способность сама по себе является настолько грандиозной созидательной силой, что «однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда» (В.Набоков. "Другие берега").

Права на материал принадлежат Галерее АРТ ПРИМА. Перепечатка возможна только с обязательной ссылкой на источник.