Однажды в детстве нашел я вырезки из нашей сибирской или из центральной газеты "В бой за уголь", сейчас уже не помню, увидел снимки героев Великой Отечественной войны, да не просто героев, а трижды героев — Покрышкина и Кожедуба. Смелые, мужественные. В красивой летной форме. Золотые Звезды героев, ордена и медали сияли на груди. Мне так понравились эти летчики, что я решил с газетных снимков сделать рисунки. Раздобыл цветные карандаши, лист хорошей бумаги и приступил к делу. Рисовал три дня. Первыми критиками были мои сестренки и братишки: Коля, Илюша, Нюра, Рая, Вася. Особенно понравились портреты маме. Соседи тоже хвалили рисунки и посоветовали отнести их на базар и попробовать продать.

И вот в базарный день понес я эти рисунки на продажу. Нашел свободное место на прилавке, за которым стояли люди и торговали всякой всячиной. Пристроился между двумя старушками, разложившими на прилавке вязаные новые и старые изделия: носки, чулки, варежки, платки. Положил на прилавок и я свою работу и с волнением стал ждать, что будут говорить о портретах, понравятся ли кому, купят ли? Старушки оказались добрыми и даже веселыми. Обо всем расспрашивали и подбадривали меня. Одна из них, несмотря на жару, была одета в ватный черный бархатный жакет, плечи и воротник которого выгорели на солнце. На ногах у нее были валенки, усыпанные кожаными заплатами. Теплый платок в крупную зеленую и красную клетку был спущен на глаза и прикрывал лицо от солнца.

Другая старушка стояла в больших резиновых сапогах. В руках у нее была лыжная бамбуковая палка, которая служила ей тростью. На старушке была вязаная красная кофта и ситцевый фартук в горошек. Разглядывая мои рисунки, она чему-то улыбалась.

Стали подходить покупатели. Летчиков-героев узнавали сразу и спрашивали: "Кто нарисовал Покрышкина и Кожедуба и сколько это стоит?" Старушки, видя мое смущение, объясняли: "Да, портреты очень хорошие и с большим сходством, и стоят недорого, и если еще их вставить в рамки да под стекло, то будет совсем красота. А рисовальщик — перед вами, и ему двенадцать лет". Старушки и цену определяли сами: по 10 рублей. Рисунки купила какая-то женщина, вероятно, учительница, потому что сказала: "Для школы". На вырученные деньги можно было купить лишь кусочек хлеба, но меня радовало, что мои рисунки понравились. Теперь я отправился побродить по базару. Базар в моем детстве занимал особое место: я его воспринимал как большое яркое зрелище и очень любил ходить на базар и ходил туда при всякой возможности. В военное время на базаре можно было не только кое-что купить, но главное — послушать новости, потому что радио у нас в землянке, где мы жили, не было. На базар приходили бывшие фронтовики, которые еще совсем недавно участвовали в бою и могли рассказать многое. Их рассказы были интересны и матерям, и детям, и солдаткам, и вдовам. Все жаждали услышать живое слово о войне. И это действительно были захватывающие рассказы очевидцев и участников. Здесь же можно было встретить и фронтовых калек, потерявших зрение, но не утративших силу духа. Они боролись за жизнь и стремились участвовать в ней. Имевшие мало-мальский музыкальный слух быстро выучивались игре на каком-либо инструменте (балалайке, гармони, губной гармошке) и пели фронтовые песни, да так, что невозможно было слушать без слез. И тут я увидел плотную толпу вокруг поющего человека. Это был слепой и безногий солдат. Я и прежде в базарной сутолоке встречал его. Он пел, подыгрывая себе на гармошке. Рядом стояла его жена. Она тоже пела. Слушателей собиралось так много, что певцов окружали в несколько колец. В первых рядах теснились дети. За ними стояли женщины. И потрясенные песнями, они были так погружены в свои мысли, что забывали и про торговлю, и про свой товар. Я пробрался поближе к поющим. Стал слушать и внимательно рассматривал солдата. Его незрячее волевое лицо, обращенное к небу, выражало страдание. Большие сильные руки от волнения слегка дрожали. Но инструментом он владел виртуозно. Песни были совсем незнакомые, но такие мелодичные и берущие за сердце, что женщины плакали, а у меня не было сил уйти. Я слушал солдата и почему-то представлял его в бою, поднявшимся из окопа и бегущим с гранатой на вражеский танк. И почему-то представлял его именно в этой гимнастерке и именно в этой пилотке, которые были сейчас на нем. И мне показалось, что именно в этом бою солдат и был так тяжело ранен.

А рядом звучала другая мелодия: солдат-инвалид играл на балалайке и пел веселые частушки про фронтовую жизнь. На босу ногу у него были видавшие виды ботинки и он лихо притоптывал в ритм своим песням, сидя на перевернутой корзине. При этом он озорно изображал героев своих песен. И откуда только бралась фантазия у этого исполнителя? Усталые люди смеялись над его выдумкой и после особенно удачных куплетов под хохот раздавались аплодисменты. Но голод остро напомнил о себе и меня потянуло к продуктовым рядам, чтобы хоть увидеть еду. Высокая женщина предлагала купить ломтики хлеба, которые она разложила перед собой на прилавке.

Рядом баба с ведром и алюминиевой кружкой продавала молоко в розлив. Одни покупали молоко для дома, другие купленное молоко выпивали тут же из хозяйкиной кружки.

Чуть подальше пространство заполнял запах квашеной капусты. Он манил и разжигал аппетит еще больше. Далее. Загоревший старик в тюбетейке и ватном халате, подпоясанном ярким платком, продавал урюк: по рублю за штуку. Он запускал свою руку в мешок и долго там шарил, прежде чем урюк извлекался оттуда. И если покупатель был важный, солидный и с претензиями, то в руке старика оказывался крупный и мягкий урюк. Но если покупатель был тихий, скромный или рассеянный, то за такой же рубль старику почему-то в его мешке попадался маленький и совсем сухой урючек. И мне казалось, что я был доволен уже тем, что мог насмотреться на еду. Но еще был на базаре особый уголок. Там продавали гармони. Находились мастера, которые не отличались особыми музыкальными способностями, но могли отремонтировать старье и из любого ломаного, заброшенного инструмента сделать шедевр. И как только хозяину приносил этот шедевр на базар, сразу появлялся знаменитый маэстро Митька, завсегдатай и непременный участник продажи всех гармоний. В сером пиджачке и такого же цвета фуражке-восьмиклинке, небольшого роста, он был совсем незаметным без гармони. Но сам Митька инструмент не покупал, а за определенное вознаграждение демонстрировал блистательную игру.

Бывало возьмет старинную гармонь, а она на солнце так и горит искусно сделанными перламутровыми узорами и прекрасно вписанными в них птицами, цветами и сказочными украшениями. Растянет Митька красные меха, пробежит быстро пальцами по перламутровым кнопкам, определяя чистоту звука и возможности гармони. Потом начинал играть, и превращалась эта гармонь в оркестр. И лилась такая мелодия, что даже хозяину становилось жаль расставаться с инструментом. А Митька, склонив голову на гармонь, вытягивал из нее такие звуки, которые переворачивали все в душе. А потом неожиданно начинал плясовую так, что в пляс пускались и покупатели, и продавцы. Мгновенно оказывалось много желающих купить такое чудо. И каждому казалось, что стоит ему приобрести этот инструмент и он так же прекрасно будет играть на нём. И гармонь успешно продавалась, а Митька, получив заслуженный гонорар, уже присматривался к другой продаваемой гармони, чтобы опять всех удивить своим талантом. Я шел вслед за Митькой, потому что знал, что вот-вот опять начнется что-то прекрасное и необыкновенное. И при продаже каждой гармошки зрелище было неповторимое. Так я толкался между продавцами, покупателями, слушателями. Никому не был помехой и все мне было интересно.

И ушел я с базара почти последним. Был вечер и заходящее красное солнце светило в спину. Земля на дороге от жаркого дня превратилась в пыль. И я шагал, как всегда, босиком по этой теплой пыли голодный и усталый от впечатлений, от всего виденного и пережитого. В кармане лежали 20 рублей, полученные за мои рисунки. Я нес их маме.

И домой добрался, когда было уже совсем темно. Все наши спали. Я заснул сразу. А ранним утром разбудил меня легкий шорох. Я открыл глаза: мама, сидя на полу около нас, спящих вповалку в нашей землянке, делала из цветной древесной стружки по чьей-то просьбе венок: умер пришедший с войны тяжело раненный солдат. Я взялся помогать маме. Вскоре проснулся младший брат Илюша и тоже подключился к нам. Мы старались не разговаривать, чтобы не тревожить спящих сестренок и братишек.

Неожиданно раздался стук в дверь и в нашу землянку вместе с солнцем ворвалась соседская девушка Хромушина Нюра и, задыхаясь, закричала: "Победа! Тетя Ульяна! Закончилась война! Гитлер разбит! Вот сейчас по радио из Москвы говорят об этом". Мама выронила цветы и заплакала, закрыв лицо руками. Потом она подошла к иконе. Мы потянулись за ней. Мама молилась. Было утро 9 мая 1945 года.

Жабский Алексей Александрович