Честь представлять творческое лицо Союза художников России на нынешней выставке Конфедерации Творческих Союзов СНГ «Салон 2008 «Мир художника» принадлежала искусству Народного художника России Владимира Никитовича Телина – одного из самых широко известных и одновременно удивляюще-необычных живописцев нашей текущей самоновейшей отечественной истории.

Сегодня В.Н.Телин – последний из той великолепной Московской Четверки друзей-художников далеких 70-х (Н.П.Федосов , В.Н.Забелин, В.В.Щербаков, В.Н.Телин), что на изломе советской истории, в ситуации нараставшего «стилистического перевооружения» соцреализма, подняли знамя не измышлено стилевого новодекадансного, но – реализма вдохновенного, и пронесли его лирическую творческую свободу через Смутное время «лихих 90-х», когда все кругом рушилось, и обрести вдохновение вроде было и негде. Поэтому очень многого стоит прозрачность и целостность непротиворечиво поступательной творческой эволюции В.Н.Телина и, в обличьи бесхитростно-повествовательной его авторской манеры, – неисследованного «материка» картинной многоуровневой жизнеутверждающей семантики.

Казавшиеся ранее случайно - субъективистски прихотливыми и совсем не актуальными для сурового революционного ХХ века особенности телинского творчества – его камерность, тихость и созерцательность, неприязнь к подчеркнутой героике и эпохальности, избегание даже намека на патетику, проявляющееся все отчетливее с течением лет тяготение к наивно-притчевой? иносказательности и парадоксальности фантазийно-реального, его какой-то детски - простодушный и ясный пластический язык тонко-гармонической живописи – в сегодняшней персонально-представительской экспозиции оказывались не только актуально востребованными и содержательно значимыми, но и удивляющее резонансными с новыми реалиями новой фазы российской истории, и в некотором роде даже жизненно предначертанными.

Что может быть бесхитростнее и проще мотива висящих на бельевой веревке самого обыденного серенького провинциального дворика четырех свежевыстиранных павлово-посадских платков, вновь заигравших освеженными яркими красками густо-синего, пунцово-оранжевого, светло-золотистого, плотно-черного - как поздний вечер, как заря, как солнечный луч и как «темная ночь»; иератически недвижно-торжественных, словно некие штандарты или древние стяги, в самой середине своих роскошных цветочных композиций так четко демонстрирующих квадраты, ромбы, «георгиевские кресты» - сокровенных и всегда, в уборе каждой второй русской женщины, открыто являемых знаков вечной доброй магии жизни, перекликающихся с геометрическим узорочьем розовеющей в неярком зимнем закате старинной колокольни («Суздальский дворик»)?

…Что может быть житейски-непосредственнее нарядно-оживленной, с оттенком лубочной стилизации бытово-характерного, уже, казалось бы, смешной по названию картины «ГУМ, ЦУМ, Детский Мир»? Поражает ее многокрасочная пластическая целостность, с затейливо-фольклорным ландшафтом древнего московского Китай-Города, на фоне которого текут нескончаемые пестрые вереницы приехавших из советской глубинки за столичным «дефицитом» деловитых граждан; с первопланной группой удачливого патриархального семейства, груженного апельсинами в авоськах и разнокалиберными сумками, во главе с энергичной, в плюшевом зипунчике и валенках с калошами бабкой, арьергардным здоровенным зятем, бережно прижимающим к груди добытого «красного коня счастья», и озирающимися на бегу молодушкой и девицей в сочно-киноварном, как у Рябушкина, модном пальто и «городских» сапожках! Все это, и этот порхающий в воздухе пушистый снежок, ставящий благостно-грациозные, как в классическом балете, финальные акценты, так затейливо-несерьезно прочитывалось некогда в контексте героических ориентиров Великих строек коммунизма 70-80-х годов. Но 20 лет спустя именно эта суета и «пена» развитого социализма стала судьбоносной, самой главной жизненной данностью ввергнувшего всю страну в дикий рынок нового Великого Русского Эксперимента.

Мелодическая инверсия и смысловая гибкость сюжетных линий говорящей живописной пластики - характеристическая черта как больших, так самых малых, восходящих к традиции А.Венецианова, Г.Сороки и А.Саврасова телинских «компанентных жанров», равноправными образными партиями которых выступают фигурные (крупно стаффажные), пейзажные, натюрмортные, архитектурные и другие мотивы. Так, в картине «Зима в Суздале» уравнены в образной выразительности и невесомые разноцветные фигурки гуляющих в лиловых снегах горожан с гармошкой, и небывалый плотно-вещественный ультрамарин «озерца» солнечного неба в расходящихся облаках, и ощущаемо «плывущая», или «летящая» из глубины холста навстречу зрителю, сияющая в прямом, без теней свете, словно вылепленная из живой, смеющейся, радостной материи цвета топленого молока, церковь. И также ласково и счастливо светится фигурка женщины, полощущей белье в прозрачной лесной речке («Мать и дочь. Лето»). И зеленый лес, отчетливо зримый в каждом своем листочке, обступающий со всех сторон эту молодую мать и ее маленькую дочку, кажется, вместе с движением на зрителя поющей воды выходит за аванплан картины, заключая их в невидимо-прозрачные створки своей волшебной защитной ауры. Этот же мотив родного русского леса или, шире - Матери-Земли, берущих под свою невидимую защиту добрых людей, звучит в игре рефлексирующего открытого дневного и закрытого ахроматического ночного цвета в картинах «Полдень», «Хозяйка леса», «Рыбак и русалки», «Ночная радуга».

И логика развития, и образы больших и малых телинских работ, и его авторская пластическая манера действительно кристально-прозрачны, но это прозрачность той простоты, что не только наиболее трудно поддается дифференцирующему анализу, но и обладает способностью вызывать ощущение специфической зыбкости и неопределенности рационально необъяснимого. Своеобразным выражением подобных ощущений виделась на выставке двойственная реакция непрофессионального, «неподкованного» зрителя, скорее всего о Телине ничего не знающего. Если просто любопытствующий турист-иностранец у телинских работ, как правило, не задерживался, то наш, отечественный «средний зритель» сначала замедлял ход, а потом и останавливался надолго. Потому что в зыбкости первичных «неверифицируемых» впечатлений он неизменно узнавал и обретал в глубине души и некую прочную твердую почву и надежную точку отсчета. И неспроста: все еще воспитанному на народной сказке и еще не окончательно выпавшему из национальной культурной традиции русскому человеку говорят о многом такие, например, мотивы, как страшная зубастая медведица с медвежатами в избе с затейливыми наличниками, или дружный коллектив домашней живности - белая коза-дереза с малыми козлятами, белоснежное куриное семейство, собачка-сторож у такой же избы; очень напоминающий некрасовского деда Мазая «Добрый человек», или деревенская бабка со всеми своими подопечными – козой, собакой, кошкой и курами в современном автобусе на проселочной дороге, т.е. особенная почвенная национальная традиционность сюжетно-изобразительной канвы.

Заметно выделялся на этой выставке сюжетный ряд с участием «братьев наших меньших» - тот, что радует ум и сердце в детских сказках и сходит на нет в серьезной тематике для взрослых (не считая, конечно, скучно-выделенного анималистического жанра). У В.Н. Телина жизнь животных не только не отделена от жизни «братьев старших», но объединена с ней семейно. Может быть, в этом единстве – один из генетических истоков его простодушно-затейливого, «ребячьего» стиля, который предполагает, однако, самое вдумчивое и серьезное рассмотрение: при достаточном зрительском внимании и усилии первичное ощущение почти сказочной затейливой недоговоренности бесследно исчезало, сменяясь прямо противоположным. Определенно усматривалось, что дружный коллектив домашней живности картины «Недокрашенное окно» коротает лунную ночь не под крышей, а вне избы, на любимой хозяйкиной лавочке, и сказочная «мыслящая коза-дереза» смотрит сквозь зеркально отражающее ущербную луну стекло внутрь пустого дома, и очень храбрый Петя-петушок не спит всю ночь, охраняя всех своих сотоварищей по бездомью, и тявканье любимой черно-белой собачки остается без ответа. Наверное, это – первая и последняя ночь вдруг ощутившей свою родственную общность осиротевшей домашней живности. Придет день, все изменится, рассыплется и исчезнет это сотворенное любовью человека «экософское» сообщество, подобно тому, как распалось оно в картине «Дом опустел»: наверное последний в деревне мужик-умелец забивает досками окна навеки уснувшей избы, пять горестных старух разобрали уже в память о подруге ее никому не принадлежащее наследство – самовар, чайник, герань, козу и икону, а последняя - шестая - наклонилась к трехцветной «счастливой» кошке, так деликатно и жалобно умоляющей взять ее в «добрые руки». Именно эта длящаяся в неопределенности сценка переживается особенно глубоко и остро, как эмоционально-смысловая кульминация картины, как поставленная перед самим долженствующим ее для себя разрешить зрителем нравственная, евангельской глубины и простоты проблема Человеческой совести. Продолжением и развитием именно этой темы, а не только «проблемы одиночества традиционно терпеливого и безответного русского провинциала» видится и картина «Кошкин дом» и показанное новое большое, пожалуй программное в «звериной теме» полотно «Добрый человек», герой которого спасает в половодье всю уцелевшую деревенскую живность в импровизированном «мазаевом ковчеге» - плывущей по волнам «двери судьбы». И столь же смыслово-притчево, но уже в совсем другой тональности, раскрывается зверино-человеческая тема в очень страшной картине про медвежий терем-теремок: дверь в избу со сказочными резными наличниками давным - давно сорвана, внутри нее глухая, пустая чернота, а надежный дверной замок, никому уже ненужный, все еще висит навсегда замкнутым на своем старом, родном месте. Этот «филоновский» мотив заполнения диким зверьем экологической ниши бытования русского человека художник не выдумал, но нашел в действительности, в одной из умерших русских лесных деревень; так же, как и «босховский», по выразительности правды реально-фантасмагорического кошмара, мотив нападения стаи ворон на троих бездомных бродяг-бомжей («Воронье»).

Вглядываясь, вчуствоваясь и вдумываясь в притчево-знаковые реалистические образы В.Н.Телина, все труднее становилось отделаться от ощущения, что его тихий голос в шуме и гаме пестрого развала «Салона 2008» действительно эксклюзивно-необычен, и что представительский телинско-российский его раздел суть действительно экспозиция открытий. Состоящая из мало-, средне- и крупноформатных полотен («Добрый человек», «Ночная радуга», «Возвращение»), она вносила принципиальные коррективы в устоявшийся в прежние годы хрестоматийный образ В.Н.Телина как художника малых бытовых камерных форм, доказательно свидетельствуя, что такие полотна как «Беженцы»(1995 г.) или «На воде» (2000 г.) отнюдь не были исключением из правила.

Одновременно она выявляла специфическую сложность, проблемность и значимость самого творческо-эстетического феномена его «малой жанровой картинки» как авторской формы, возрождающей один из ведущих жанров русской реалистической классики, в советское время сошедший на нет?. Фактически, самое определение метода соцреализма, как «изображения действительности в ее революционном порыве», исключало именно тонкость и «камерность» постижения правды жизни из обоймы советских эстетических приоритетов. Обновленческий «суровый стиль» эту тенденцию лишь укрепил, преобразовав в некие монументально-символические клише даже самые частные бытовые мотивы. Именно в этих формах «пространства интроспекции» естественно и закономерно начинают появляться в его творчестве живые, тихие, реальные чудеса. Добрая магия дома и с темой домашнее-семейной жизни связанные сюжеты – лейтмотив его показанных на выставке полотен «Суздальский дворик», «Свадьба», «Тещины блины», «Возвращение», «Бусы рассыпались», «Домовой и домовушка», «Матушкины именины» и других. К этой же теме домашней магии прямо относимы и решения картин «Заклинание», «Набег. Огородные дела», да практически, так или иначе, все из показанных сюжетных работ. И если мотивы опустевших домов или бездомия суть формы отображения разрушительно-катастрофических сторон российского социального бытия эпохи «Большой Нелюбви», очередного Смутного времени, то сюжетная сфера надежного, доброго, родного дома выступает своего рода ключевой в формировании выходящего за собственно семейные рамки расширенного, воссоздаваемого художником пространства «экософии» русской культуры вариативно – в ее прошлом, настоящем и возможном будущем.

Непосредственно с темой доброго Дома (или «родового гнезда») связана в творчестве В.Н.Телина сюжетика чудесных персонажей и мотивов русского фольклора. Таких, как его многовариантный «Домовой», представленный на нынешней выставке вместе с домовушкой в драгоценно радужном венце, охраняющей на темном чердаке заветный сундучок с сокровищами. Может быть, старыми, чудом уцелевшими мудрыми книгами, или письмами, или преданиями рода о его добрых делах. Только дети таких домов могут встретить в еще живых русских лесах их величественную хозяйку в чудесном лиственном убранстве («Хозяйка леса»), или в волшебную Иванову ночь увидеть проблески Жар-цвета русских сказок в зарослях папоротника («Ночная радуга»). И только действительно доброму русскому человеку «дозволено» ловить рыбу в соседстве с прозрачными хороводами «греющихся на месяце» русалок («Рыбак и русалки»). Здесь снова движется из глубины холста, зачаровывает и поет каждым своим отдельно видимым листочком зеленый лес, преображенный в сверкающие серебряные ризы, а в «Домовом и домовушке» живая, огромная полная луна вплотную подходит из глубины неба к окошку старого чердака, заслушавшись песней давно знакомого ей «хозяина»; и вода в прозрачном ручье «Ночной радуги» становится густым текучим астральным светом; и стоящая в нем юная девушка с пышной огромной, как в далекой Индии, гирляндой цветов, преображается в божественно-прекрасную ведическую повелительницу тайных чар и сил природы. В фантазийных картинах В.Н.Телина преображенная лунно- звездная, сокровенная цветность раскрывается и функционирует в сенсорно-иной, открытой звуковой ипостаси-«модальности», а фабульно-сюжетное построение из области логически-линейной причинности переходит в сферу мусических непостижных уму мелодий и размеров священных гимнов. И те же «фохатические» радужные искры, что волшебно сияют в «Ночной радуге» или в венце мохноногой домовушки, вдруг могут быть усмотрены и в отсветах закатного неба, многоцветно переливающегося на мутных волнах весеннего половодья «Доброго человека» (в новом его выставленном на салоне варианте появился новый сказочно-реальный персонаж – взобравшийся на самую верхушку дерева разумный кот, сигналящий левой передней лапой спасателю). И то же, может быть, еще более роскошно-торжественное горнее сияние фаворского света христиан – льется в золотом сиянии православных храмовых интерьеров («Крещение» и «На Троицу») и играет радостными зайчиками приветливого солнца, осеняющего дорогих гостей в цветущем саду («Матушкины именины»).

Подобные свето-колористические построения, совместно с освоением обратной перспективы, преобразующей изобразительное пространство картины в реальное пространство сознания зрителя с его возможностями визуализации самых фантазийно-чудесных «ретроспективных мечтаний», указывают на непосредственную преемственность творческого поиска зрелого Телина опыту и наследию крупнейших мастеров русского Серебряного Века. Может быть, в первую очередь М.Нестерова, автора «Видения отроку Варфоломею», потрясающего душу ясностью реальности взаимопроникновения обыденного и горнего миров…

Небольшая представительская персональная выставка В.Н.Телина являла такое количество авторских открытий и актуальных творческих проблем, осветить, проанализировать каковое, и даже только откликнуться на которое невозможно в краткой обзорной статье. Но из массы самых разнообразных и разносмысловых впечатлений определенно и отчетливо вырастает образ удивительно цельного, щедро талантливого, Большого Современного Русского художника - романтического мастера поколения смены веков и эпох, на долю которого выпадает самая тяжкая из сверхзадач – удержание и возрождение распадающейся живой связи времен.

Права на материал принадлежат Галерее АРТ ПРИМА. Перепечатка возможна только с обязательной ссылкой на источник.